На осколках разбитых надежд
Шрифт:
Кто из них? Кто ведет с ней диалог на клочках бумаги с недавних пор? Кто всякий раз находит теплые слова утешения, когда она пишет, что больше не может жить среди немцев? Кто помогает не забыть родной язык, когда она уже начала ловить себя на том, что думает на немецком языке? Кто написал ей в последней записке первые четверостишия из призыва Пушкина к Чаадаеву, который когда-то учили наизусть в школе?
Кто из них? Или они все?.. Все двадцать девять человек знают, что где-то во Фрайтале есть девушка из Советов, которая каждую субботу ходит на станцию рано утром, пока городок еще спит, и украдкой прячет между сложенных горкой бревен немного скудной еды, иногда лекарства, которые крадет из аптеки Людо, для тех, кто уже начал кашлять страшным заливистым кашлем, и неизменную записку, которую подписывает простым русским именем «Катя». В память о той, которая все еще была в рабстве у нацистов. И чье имя
Выявить день, когда пленных можно было увидеть на станции, оказалось легко. Двух недель оказалось достаточно, чтобы убедиться, что погрузка угля осуществлялась по графику — в субботний полдень, во время прихода пассажирского поезда на Дрезден. Дело оставалось за малым — понять, каким образом можно связаться с пленными, и, если представится возможность, передать им еды, как когда-то делала в Минске. Она знала, что питание пленных организованно из рук вон плохо, но вовсе не из-за ограничений продовольствия, которые с недавних пор появились в Германии.
Первое время Лена наблюдала. Три недели она подмечала распорядок погрузки угля на станции, зная, насколько на счету у пунктуальных немцев каждая минута. Ее не интересовала длительность работ. Ей хотелось узнать, есть ли у пленных короткие минуты отдыха, когда они предоставлены сами себе прежде, чем их погонят обратно в лагерь. И насколько в это время к ним внимательны охранники. От этого зависело, сможет ли Лена осуществить свой план, который тщательно придумала за недели, прошедшие с момента, когда она увидела своих соотечественников первый раз.
Пленных пригоняли на станцию почти в одно и то же время ровной колонной, вслед за ними на грузовой путь тяжело въезжали грузовики с углем. Весь необходимый инструмент для погрузки выдавался пленным из небольшого складского здания, где хранился под замком. Сама процедура погрузки угля в вагон занимала около двух-трех часов. После этого пленным давали ровно пять минут передышки, когда охранники, будучи в хорошем настроении, забавлялись тем, что бросали пленным окурки, которые единицы из пленных подбирали с земли, не в силах побороть тягу к курению. Если же настроение было плохое, время отдыха сокращалось до трех минут, и пленным не давали даже глотнуть воды из бочки возле склада. А потом гнали их обратно к шахтам. Грузовики же возвращались с пустыми кузовами, что всякий раз злило Лену — ведь можно было посадить пленных, места в нескольких машинах хватило бы всем. Но нет, немцам эта идея не приходила в голову. Или они делали нарочно, чтобы уставшие люди в прохудившейся обуви и тонкой не по сезону одежде шли пешком около пяти километров в гору.
Мысль о том, как можно связаться с пленными, а также по возможности оставить немного еды, пришла, когда Лена заметила, что пленные рассаживаются отдыхать в одном и том же месте, прячась от пронизывающего ветра возле ровной горки из сложенных бревен, оставшихся с какой-то погрузки. Она внимательно обследовала это место, приехав на станцию в воскресенье, когда жизнь в городке, как обычно в выходной, замерла, а улицы опустели. Между бревнами нашлась небольшая щель, в которую можно было легко просунуть маленький сверток и записку. Что Лена и сделала в следующую субботу ранним утром, когда ехала в Дрезден на работу. В свертке было несколько картофелин, сваренных в мундире, и кирпич хлеба, порезанный на небольшие квадратики — ровно по количеству пленных. Этого было мало для взрослых мужчин, Лена понимала. Но это было все, что она могла достать, не вызывая подозрений у Людо или Кристль, зорко следившей за их скудными запасами, чтобы хватило прокормить пятерых человек, двое из которых вообще не получали карточек на продовольствие.
Записка была короткой. Лена думала, что написать всю ночь, и в итоге в голову не пришло ничего, кроме нескольких предложений. Что ее год назад угнали из Минска, что она живет в местечке неподалеку от станции, и что она готова помочь, чем сможет. И в завершение добавила несколько строк, которые услышала буквально пару недель назад, когда Кристль поймала новую радиоволну, на которой вещали с недавних пор представители «Свободной Германии» [129] .
Об этой радиопередаче немка прочитала в листовке, которую ей тайком передала одна из знакомых на рынке, тоже потерявшая сына на Востоке. Листовка приехала в Германию тайком с самого фронта, где была сброшена с советского самолета. Если бы ее нашли в руках немца, того бы неминуемо ждали застенки гестапо или расстрел, как за хранение запрещенной агитационной литературы. Но Кристль и ее знакомая не боялись смерти, потеряв без вести сыновей в далекой России. Для них эта листовка стала лучом надежды, ведь в ней писали о том, что немецкие антифашисты, перешедшие на сторону Советов, готовы на многое лишь бы остановить эту проклятую войну, и что они помогут найти матерям сыновей, попавших в советский плен. Каждую радиопередачу «Свободная Германия» твердила, что война — бессмысленна, что необходимо мобилизоваться на месте, в Германии,
129
Национальный комитет «Свободная Германия» — политическая организация немецких антифашистов во время Второй мировой войны, созданная 12 июля 1943 г. на территории СССР по инициативе Коммунистической партии Германии, в который вошли ведущие германские коммунисты, а также ряд немецких солдат и офицеров из числа захваченных в плен под Сталинградом.
Орел, Белгород, Харьков, Таганрог, Мариуполь, Новороссийск, Брянск… [130] Словно музыка для ушей одно только слово — «освобождены», пусть и на немецком языке. Они свободны от врага. Это значит, свобода, которая шагала широкими шагами все ближе и ближе к довоенным границам Советского Союза. А это означало только одно — конец войне!..
Именно об этом Лена написала в своей записке для пленных, желая дать им ту же надежду, что теплилась в ней приятным огнем после каждой радиопередачи «Свободной Германии». Теперь дело оставалось за малым — дождаться хоть какого-нибудь ответа пленных. Или быть обнаруженной немцами. Одно из двух — либо пан, либо пропал, как любила говорить тетя Оля когда-то, в другой жизни Лены. Но если случится последнее, если ее записку обнаружат, а саму ее поймают у этого импровизированного тайника, она надеялась, что ей удастся выкрутиться. В записке не было ее имени, а сама Лена будет отрицать до последнего свое авторство и твердить, что ее попросила какая-то русская работница проверить тайник. Это было слабым оправданием, она прекрасно понимала это, но все-таки…
130
Города были полностью и окончательно освобождены советскими войсками в период с 5 августа по 17 сентября 1943 г.
Лена настолько была взволнована этими мыслями и переживаниями, что едва дышала, когда проверяла тайник спустя сутки. Вздрагивала при каждом движении на станции или звуке, который доносился до ее слуха. Но и подумать не могла, что тайник будет нетронутым — и сверток, и записка лежали на том же месте, где она оставила их. Понадобилась неделя долгого и томительного ожидания, чтобы военнопленные рискнули взять сверток из этого импровизированного хранилища. И около двух недель, чтобы они рискнули ответить на Ленино послание короткими скупыми фразами, написанными кривым, еле разборчивым почерком.
Три недели спустя после первого ответа на ее записку, в промозглый день, когда серое небо моросило мелким противным дождем, пробирающим до самого нутра, пленных гнали по улицам Фрайталя. Под бешеный лай собак, рвущихся с поводков, под возмущенный ропот наблюдающих эту процессию прохожих, недовольных, что их тихие улочки коснулась грязь «унтерменшей». И вдруг глядя на эту колонну, Лене пришло в голову, что возможно, среди этих пленных мог быть ее брат. Совершенно удивительная и непонятно как пришедшая в голову мысль, заставившая ее жадно всматриваться в лицо каждого из тридцати четырех человек, оставшихся в живых к этому дню. Она и сама позднее не могла объяснить, что на нее нашло. Наверное, сказалась такая близость к пленным. Словно кто-то вдруг запустил в голове Лены пульсирующую от страха мысль увидеть брата среди этих несчастных. Или Котю, о котором тут же потянулись воспоминания следом. Воспоминания, которые вызывали сейчас острую вину перед ним и жгучее чувство стыда.
Что бы он сказал о ней сейчас, когда уже совсем не стало той девочки-балерины, о которой он так заботился когда-то и самым преданным другом которой когда-то был?
Лена вглядывалась в лица, страшась и одновременно надеясь увидеть знакомые черты в каком-то из них. Все эти мужчины попали в плен в прошлом году, под Харьковом, ее брат или Котя вполне могли быть на фронте к этому моменту. Сумела ли бы сдержать себя и не броситься в колонну пленных, если бы узнала в этих лицах брата или Соболева-младшего? Но их там не было. Ни Коли, ни Коти. Только чужие лица. Пугающее, но в то же время приносящее невероятное облегчение понимание. И Лена долго еще в тот вечер ходила словно оглушенная, а в ушах так и стоял лай овчарок, которые сторожили военнопленных.