На осколках разбитых надежд
Шрифт:
Тридцать девять. Она будет жить сейчас ради тридцати девяти жизней, раз у нее отняли другое. Во искупление тех жизней, которые Рихард когда-то отнял в небе над Крымом. Во искупление своей запретной любви.
И неважно чем это может обернуться для нее самой. Потому что она уже давно мертва. Ее сердце замедлило свой ход, когда самолет Рихарда загорелся в воздухе, и медленно умирало, пока скальпель немецкого доктора не вырезал из нее последнее, что давало силы жить. Она умерла именно тогда, и неважно, что она по-прежнему слышит стук сердца в ее теле, гоняющего кровь по жилам.
Искупление. Это единственное, что ее будет держать на этом свете
Глава 43
Каждое утро Лена выезжала из Фрайталя в Дрезден на велосипеде, не забывая сделать первое время крюк в сторону станции. И каждый вечер, возвращаясь из Дрездена, поворачивала к железнодорожным путям. На протяжении нескольких дней она пыталась таким образом отследить работы пленных, но ни разу не заставала их. К пятничному вечеру Лена даже совсем пала духом из-за своей неудачи. Вот если бы она целыми днями могла быть во Фрайтале и наблюдать за станцией в течение всего дня! Это было бы совсем другое дело!
Но Лене нужно было уезжать из городка рано утром, чтобы успеть в редакцию в Дрездене к восьми утра, когда начинался рабочий день. Там она заряжала ленту в машинку и готовила стопку бумаги и остро наточенные карандаши для посетителей ее отдела. В девять начинали пускать желающих дать объявление в газету, и все они сначала шли именно к столу Лены, где она объясняла всю процедуру подачи и стоимость печати.
Частенько немцы ворчали после объявления цены — «тридцать пфеннигов за десять слов! Да сама ваша газетенка стоит пятьдесят!», но покорно шли к кассе, оплачивали и возвращались с квитанцией и листком, на котором излагали суть своего дела. Обычно это были объявления о продаже — одежды, обуви, книг, мебели. Иногда о поиске работы или работника. Реже были объявления другого характера — оповещения о каких-либо творческих кружках или постановке в театре. Правда, со временем к ним прибавился и другой род объявлений, в которых искали пропавших без вести родных и друзей, надеясь, что они просто уехали в безопасный Дрезден из Берлина, Лейпцига, Франкфурта и других городов, которые британцы и американцы бомбили с завидной периодичностью. Печатая эти строки, у Лены невольно сжималось сердце всякий раз, особенно когда искали родственников-детей. Она ненавидела нацистов в целом, но так и не научилась не сочувствовать этим потерям детей. Странная смесь чувств. Удивительное сердоболие…
Все оказалось намного проще, как в субботу поняла Лена. Она только время потеряла зря. И как только она не додумалась этого прежде? Она дважды видела работы и знала время и день недели. И график отгрузки, скорее всего, был постоянный, если она уже дважды была свидетелем работ на станции именно в субботу. Судя по опыту близкого общения с немцами, Лена уже знала, что они предпочитают строгие рамки и планы, упорядочивая порой даже самые мелочи жизненного уклада.
Именно в ту субботу, когда Кристль, как и обещала, повезла Лену в Дрезден, военнопленные были на станции и загружали уголь. Девушка очень старалась не смотреть в их сторону, как это делали немцы, ждущие поезд на Дрезден на платформе, но то и дело косилась на них. С тревогой и болью отметила, что часть из пленных мужчин выглядела совсем худыми и изможденными. А еще, что число их изменилось. Теперь уголь загружали тридцать восемь человек. И на протяжении всего пути в Дрезден, позднее, когда они с Кристль заняли места в вагоне третьего класса, самом дешевом и неудобном, Лена гнала от себя мысли о том, что могло случиться с тридцать девятым. Ей казалось, что ее внимание к пленным на станции и к тем остработникам, которых они с Кристль встретили по пути в нужный район Дрездена, не так явно. Но Лена ошибалась.
— Ты должна научиться не смотреть так на них, — отметила Кристль, когда они вышли из трамвая и пошли пешком вдоль многоэтажных квартирных домов по Каролиенштрассе. — Ты выдаешь себя своим сочувствием к ним. Я понимаю, что это очень сложно для тебя, но… Вокруг Дрездена около
Лена промолчала, хотя внутри нее вспыхнула настоящая буря при этих словах. Но не спросить про военнопленных, которых видела на станции, не могла.
— Они принадлежат угольной шахте неподалеку от Фрайталя, — явно нехотя сообщила Кристль. — Когда-то под Фрайталем было множество шахт, но многие их них закрыли из-за опасности обрушения после того, как однажды в одной из них засыпало бригаду шахтеров. Так они и стояли закрытыми пару десятков лет. После сорок первого года часть из законсервированных снова были пущены в работу. В них-то и работают русские. Мой тебе совет, Лена, забудь и о них тоже. Помогай тому, кому можешь. Им же помочь нельзя никак и ничем, — она замолчала на некоторое время, переводя сбившееся дыхание, а потом показала рукой на арку, ведущую во двор одного из квартирных домов. — Мы пришли. Вот нужный дом.
Видя, как сложно дался Кристль путь из Фрайталя сюда, в Дрезден-Йоханштадт, Лена теперь понимала, почему немцы попросили ее о помощи. Пожилой немке пришлось даже сесть на ступени крыльца парадной, чтобы перевести дыхание и собраться с силами перед подъемом по широкой лестнице на четвертый этаж.
— Сердце, — пояснила она в ответ на вопросительный взгляд Лены. — Мое сердце уже совсем не такое, как когда-то было в молодости. Приходится принимать порошки каждый вечер, которые готовит Людо.
Пока они поднимались медленно по лестнице к двери нужной им квартиры, Кристль шепотом инструктировала девушку, которой предстояло в будущем приезжать сюда одной. Запомнить все следовало строго — время визита, особый стук в дверь и то, как нужно было вести себя внутри квартиры. От этого многое зависело.
На площадке четвертого этажа Кристль достала из сумочки связку ключей и заговорила нарочито громко. Лена сначала решила, что это делается специально для тех, кого они пришли навещать, но она ошиблась. Немка чуть помедлила, а потом решительно постучала в дверь квартиры, за которой слышались звуки радиопередачи. Через какие-то секунды та распахнулась, и из квартиры высунулась голова женщины средних лет, на которой под тонким ситцем косынки угадывались валики бигуди.
— Добрый день, фрау Маллер, так и знала, что вы дома, — улыбнулась приветливо Кристль. — Хотела познакомить вас с моей родственницей, фройлян Хеленой Хертц. Чтобы вы не подумали чего, когда она придет проверять квартиру вместо меня.
— О, фрау Гизбрехт, — расплылась в искусственной улыбке женщина. Ее глаза при этом остались холодными, взгляд быстро пробежался по лицу и фигуре Лены. — Как я рада вас видеть! Давно не встречались… с месяц вас не было видно, верно? Что-то со здоровьем?
— Две недели, — подтвердила Кристль, кивая словно в подтверждение своим словам. — Прихватило сердце. Моя кузина из Богемии… Она переехала после воссоединения [126] в Кельн вместе с семьей. К сожалению, я ее потеряла, а моя несчастная Лене потеряла мать. Томми! Будь они прокляты со своими бомбардировками!
— Какое несчастье! Сочувствую, моя дорогая! И вам, фройляйн, — покачалась сочувственно голова с бигуди. Лена с трудом сдержала нервный смешок, настолько было забавно видеть только одну эту голову в двери, когда остальное так и оставалось невидимым за дверью. — Слава Господу, он сохранил жизнь этой очаровательной фройлян! А как Вилли? Как поживает герр Людо? Как идут дела в аптеке?
126
Имеется в виду аннексия Третьим рейхом земель Чехословакии в 1938 г.