На осколках разбитых надежд
Шрифт:
Лене пришлось приложить усилия, чтобы не выдать лицом никаких эмоций, когда Кристль стала говорить о том, что они только недавно получили письмо от Вилли, и что тот вполне жив и здоров. Неужели немцы обманули ее, когда говорили о том, что младший сын пропал без вести? Неужели для того, чтобы завоевать ее доверие, они пошли на этот ужасный обман, когда их сын здравствует на Восточном фронте?
— Рвется в отпуск, чтобы поскорее жениться да сделать нам внучка на радость. Но все никак — сложно сейчас с этим. Если бы служил во Франции или Бельгии, на худой конец… Так нет же, занесла нелегкая в Россию! — ответила Кристль, а потом взглянула
Женщины еще недолго поболтали о карточках, о ценах, о том, что Дрезден заполонили донельзя остовки и военнопленные из Франции и Англии. Потом соседка скрылась в своей квартире, захлопнув дверь, а Кристль повернулась к другой квартирной двери, напротив. Дернула ручку с шумом, сначала постучала ключами по замку — один длинный и один короткий, затем стукнула костяшками в косяк двери одним коротким и зазвенела нарочито громко ключами в замочной скважине. Толкнула дверь в квартиру и прошла первой, поманив за собой Лену.
— Постарайся не шибко стучать каблуками сейчас, — прошептала Кристль девушке. — Ступай одновременно со мной, чтобы не испугать их. А лучше постой у двери и не шевелись пока.
В квартире было пусто на первый взгляд. Пахло чем-то неприятным, несмотря на лавандовые саше, которые были разложены во всех трех комнатах. Кружились пылинки в своем замысловатом танце, поблескивая в лучах солнечного света. А тишину нарушали только приглушенные звуки музыкальной радиопередачи в соседней квартире да редкие детские выкрики со двора, где, как заметила Лена, развлекалась играми ребятня. Эти крики стали громче, когда Кристль решительным шагом прошла к окнам, задвинула плотные шторы, но при этом распахнула створки окон настежь, впуская и другие звуки улицы — шум двигателей проезжающих машин, тихие голоса прохожих, далекое треньканье трамвая. Затем она прошла к этажерке, на которой стоял граммофон, и опустила иглу на пластинку. Квартиру тут же наполнил мурлыкающий голос певички, поющей задорную песенку. И только потом Кристль шагнула к высокому дубовому шкафу, распахнула дверцы и, раздвинув в стороны вешалки с одеждой, постучала в заднюю фанерную стенку. Снова определенный ритм — два коротких, один длинный и два коротких.
Задняя стенка отъехала в сторону, открывая взору небольшое пространство чулана или встроенного шкафа, который когда-то был превращен в тайное укрытие. Первым вылез осторожно темноволосый молодой человек лет, едва перешагнувший пору совершеннолетия. Потом он помог выбраться сестре, женщине лет двадцати пяти — тридцати. У них была типичная внешность евреев, по которым нацисты безошибочно определяют тех — широкий и высокий лоб, узкое лицо, крупный и длинный нос. Они оба по очереди крепко обняли Кристль и забросали ее вопросами шепотом, но при этом постоянно косились тревожно на Лену, по-прежнему стоящую в дверях комнаты.
— Тихо, не так сразу, дети, — оборвала их вопросы Кристль и поманила Лену подойти ближе. — Это Лена. Теперь она будет приходить сюда. Лена, это Эдна и Матиус Мардерблаты, я рассказывала тебе о них. С их семьей ты уже знакома.
По предупреждающему взгляду Кристль Лена поняла, что молодые Мардерблаты не знают о том, какая участь постигла их мать, отца и других братьев и сестер. Позднее, когда они спросили о письмах от родных, а Кристль посетовала на свою забывчивость и увела разговор в сторону, стало ясно, что ее догадка была абсолютно верна.
Они
Наверное, поэтому все время, что Лена провела в квартире на Камилиенштрассе, чувствовала на себе тяжелый взгляд Эдны. Сначала она решила, что молодая женщина недовольна, что Кристль отдала ее наряды, часть из которых была абсолютно новой. Настоящее богатство — два чемодана! У самой Лены до войны было всего три платья, несколько блузок и юбок — весьма аскетичный гардероб, в сравнении с тем, что остался от Эдны. А когда все же решилась неловко спросить, не против ли хозяйка, что Лене пришлось взять ее вещи, Эдна только рассмеялась тихо с какой-то странной интонацией в ответ:
— Носи хоть все! Они и так лежали без дела столько лет. Я только рада, что их достали из чемодана на свет. Хоть у них есть такая возможность, — Эдна помолчала немного, а потом продолжила уже без прежних резких ноток решительно. — Забирай всю одежду. Если я выйду отсюда, я не хочу брать в свою новую жизнь ничего из старой. Ничего из вещей. Только своих родных. Если Бог даст.
Перед уходом Кристль еще раз проверила запасы еды, которые принесла с собой, и попросила Матиуса заткнуть пробками сливы раковин в кухне и ванной комнате и набрать в них воду.
— Лишняя никогда не будет, — приговаривала она, когда наблюдала за тем, как паренек выполняет ее распоряжение. Лена в это время заменяла саше из лаванды новыми, со свежим запахом, который наполнил тут же воздух, едва наглухо закрыли окна. Словно снова закрывая эту квартиру от всего мира, который по-прежнему жил за оконным стеклом, когда внутри этих стен время застыло на одной отметке.
— Вот, возьми, Матиус. Это на всякий случай, — вдруг у самого порога задержалась Кристль, чтобы достать из кармана небольшие ампулы с маленькими кристаллами, которые Лена сперва приняла за мелкий сахар. Говорила она шепотом, еле-еле слышно, ведь теперь в квартире стояла прежняя тишина. Их она вложила аккуратно в ладонь паренька. — Не открывай, если не уверен, и держи подальше от влаги. И не отдавай Эдне. Мне не нравится ее настроение.
— Лучше бы ты принесла мне пистолет, Кристль, как и обещала. Чтобы я мог хотя бы кого-то убить из них, если что-то случится, — недовольно скривил рот Матиус, но ампулы спрятал в кармане. Кристль проследила взглядом, как он скрылся в шкафу, дождалась полнейшей тишины и только тогда шагнула за порог, поманив за собой Лену.
Когда Лена вышла на залитую солнечным светом улицу из парадной квартирного дома, она никак не могла отделаться от ощущения, словно вышла из мрачного подземелья тюрьмы. И это ощущение не покидало ее очень долго, несмотря на приподнятое настроение прохожих и ясное небо над головой.