На перекрестках встреч: Очерки
Шрифт:
– В хорошо знакомой музыке нахожу новые звуки и как слышу музыку, так и танцую, – говорит она. – При всей моей симпатии к разным балеринам я не стремилась им подражать. Когда уже что-то сделано до тебя, повторять неинтересно. Поэтому никогда ничего ни у кого не перенимала, даже у несравненной Анны Павловой. Единственный раз я изменила -своему правилу, когда увидела «Болеро» в постановке французского балетмейстера Мориса Бежара. Впервые в жизни мне захотелось повторить то, что уже сделано. Потому, что почувствовала: это – мое, ж, может быть, даже больше мое, чем кого бы то ни было. И не ошиблась.
Из вереницы разнохарактерных, контрастных по внутреннему темпераменту, стилю образов, созданных балериной в 40 – 50-х годах, мне больше всего полюбилась Одетта-Одилдия.
Я и сейчас не представляю себе «Лебединое озеро» без Майи Плисецкой. По красоте, технике, музыкальности, лиризму ее интерпретация совершенна. Передо мной
И вот еще что важно: танец Плисецкой не только пластически совершенен – он предельно музыкален.
Кто-то сказал, что она танцует партитуру. И это правда, так как балерине не безразличны малейшие оттенки оркестровки. П. Чайковский считал, что музыка – не бессодержательное сочетание и нагромождение звуков, не «пустая игра в аккорды, ритмы и модуляции», – она отражает действительность, жизнь, обладая могучими выразительными средствами. Она способна передавать и пробуждать разнообразные чувства, настроения и мысли. Вот почему балетная музыка П. Чайковского определяет содержание танца. Плисецкая прочувствовала это кончиками пальцев и поняла, что никакие слова не могут столь полно рассказать о любви, как музыка. Возможно, она глубоко вникла в высказывания самого композитора в письме к Н. Ф. фон Мекк: «Я совершенно несогласен с вами, что музыка не может передавать всеобъемлющих свойств чувства любви. Я думаю совсем наоборот, что только одна музыка и может это сделать… О, нет! Тут именно слов-то и не нужно, и там, где они бессильны, является во всеоружии своем более красноречивый язык, т. е. музыка». Замечательным подтверждением этих слов Чайковского служат образы, созданные Плисецкой в «Лебедином озере». Сколько раз я смотрела спектакль и словно читала трогательную поэму о любви; неосязаемость крыльев птицы, своя, особая логика замедленных па создавали симфонию переливающихся движений. Когда представлялась возможность, я всегда спешила в Большой театр, чтобы вновь ощутить пластическую красоту ее танца. Но мне все же далеко до мирового рекорда, принадлежащего, очевидно, бывшему послу США в СССР Л. Томпсону, который за 20 лет дипломатической карьеры в Москве видел «Лебединое озеро», если верить журналу «Лук», 179 раз.
Вне всяких сомнений Одетта-Одиллия Плисецкой – целая эпоха в истории хореографии, с ней связан главный триумфальный успех балерины.
Одним из самых прославленных творений ее явился также «Умирающий лебедь» Сен-Санса, вызывавший долго не затихающую бурю аплодисментов. Их не было лишь однажды – летом 1968 года в США в день смерти сенатора Кеннеди.
– В нашей программе, – рассказывала балерина, – в тот вечер «Умирающий лебедь» вообще не значился. Но я начала концерт именно с этого номера. Ведущий объявил: «Сейчас Майя Плисецкая исполнит «Смерть лебедя» в память Роберта Кеннеди». Зал встал. Танцуя, я слышала, как плачут люди. Честная Америка горевала, отчаивалась, стыдилась за свою страну, где безнаказанно совершаются такие страшные преступления…
Исполнительскому мастерству Плисецкой присуща особая эстетика танца. Оно привнесло свежее мироощущение, новое понимание задач, стоящих перед хореографией. И не случайно балерина вдохновила множество своих собратьев по искусству – поэтов, живописцев, скульпторов, графиков, кинорежиссеров, мастеров художественной фотографии – на создание произведений, в центре которых воплощенные ею на сцене хореографические образы.
Танцевальные образы Плисецкой поражали, как уже говорилось, и Юрия Гагарина, любившего балет всей душой. Кстати сказать, именно он способствовал зарождению моей дружбы с балериной. Впервые я встретилась с ней на концерте в Кремле в честь Дня космонавтики. Она исполнила вариацию Царь-девицы
– Я понимаю, – говорила она космонавту, – насколько сложна ваша профессия. Но знаете ли вы, что такое труд балерины? Это каждодневные занятия у станка, многочасовые репетиции, прогоны, спектакли… Семь потов сойдет, пока получится желаемое. Прибавьте к этому тяжелому физическому труду нервное напряжение, обязательное волнение во время спектакля, концерта. Я должна выучить роль, вжиться в нее, отработать дыхание, привыкнуть к обстановке на сцене, костюмам. И всегда волнуюсь независимо от того, танцую в первый раз или в сотый. Волнение лежит в основе всякого творчества. Не то волнение, когда дрожат руки и ноги (хотя и оно бывает), а волнение за результат, за сущность того, что ты несешь людям. Наше искусство чрезвычайно тонкое. Спросите у большинства зрителей: правильно ли сделала балерина арабеск? Вам ответят – не знаю. Потому, что до публики непосвященной доходят скорее искренность, эмоциональное исполнение, нежели техника. Мне скажут – наплевать на ошибки, неточности, недостатки школы или вкуса, мне нравится – и точка! Вы со мной согласны? – неожиданно обратилась ко мне балерина.
Так начался «отсчет» наших встреч. Правда, они тогда были не очень частыми – мы много гастролировали, ее и мои маршруты совпадали редко. Однако по приезде в Москву я всегда стремилась испытать то радостное ощущение, которое возникает, когда смотришь на танец балерины.
Годы общения с искусством Плисецкой и с ней самой позволили открыть некоторые, на мой взгляд, примечательные свойства ее натуры.
Еще тогда, на заре нашей дружбы, я заметила: балерине больше интересны исключения из правил, чем сами правила. У каждого незаурядного артиста можно всегда обнаружить единую внутреннюю тему творчества. У Плисецкой единство это необычайно сложно и часто складывается из заведомых противоположностей. Вот почему ее стиль – сплошь метафора. Ее танцевальная палитра изменчива, многолика и вместе с тем до удивления цельна и постоянна.
Плисецкая чрезвычайно редко и мало высказывается о своих художественных методах и принципах. Сотни выступлений на лучших сценах мира – это и есть, по-моему, ее размышления об искусстве, пластический комментарии к творчеству. Для нее характерно тяготение к таинственности, загадочности. Это примета творца, не желающего подчиниться обычности и прозаичности. Отсюда ее сотрудничество с такими хореографами, как Леонид Якобсон, Касьян Голейзовский, Альберто Алонсо, Ролан Пети, Морис Бежар.
Плисецкая не раз говорила, что она работает, не оглядываясь на прошлое и не думая о будущем, а лишь выражает то, что чувствует в данный момент. И все же в этом моменте многое – от будущего. Прошедшее велико для нас и достойно нашего уважения потому, что на нем выросло настоящее, но вся любовь каша должна быть обращена к будущему. И кто подлинно чуток к настоящему, тот чуток к будущему. Доказательство тому – работа балерины в «Анне Карениной», «Чайке», «Айседоре» и других постановках.
К «Айседоре» балерину привели слова Станиславского, большого поклонника таланта Дункан. Он говорил ей: «Я ищу в своем искусстве то, что вы создали в вашем. Это красота простая, как природа…»
– Айседора проповедовала свободный танец, – делилась своими впечатлениями Плисецкая. – Она первая танцевала серьезную музыку. Например, Шестую симфонию Чайковского. Это продолжается целый час. Айседора открыла свою школу, писала об искусстве, общалась -со зрителями, бросала им цветы, танцевала Марсельезу и Интернационал, много страдала, переживала, чудовищно погибла. Все это есть в балете. И еще: в «Айседоре» зрители впервые услышали на сцене мой голос. Вообще убеждена – будущее балета в синтезе многих жанров, в том числе и речи, пения.
Любовь Плисецкой к драме пластичной, музыкальной, такой, чтобы человек мог говорить и голосом и телом, способствовала созданию – кстати, впервые на балетной сцене – образов русской литературной классики – Анны Карениной Толстого и Нины Зарэчной Чехова.
– В драматических театрах мне приходилось видеть, что Анну делают истеричной, – размышляла однажды балерина. – Когда так играют, мне ее не жалко. Я считаю Анну женщиной тонкой организации, и поэтому стараюсь передать безвыходность ее положения, загнанность в обществе, где все можно делать тайно, а явно – ничего. Анна не хотела или, может быть, не могла скрыть своих чувств – это неважно. Но от нее отвернулось все общество, отвернулась подруга Бетси, отвернулся Вронский. Отняли ребенка… Деваться некуда: Анна жизнью заплатила за свою любовь. Это несчастная судьба.