На перекрестках встреч: Очерки
Шрифт:
– Люблю наряжаться и люблю все красивое! На гастроли за мной целый сундук ездит. Папевы, кокошники, бусы разные, монисто… Обожаю русскую национальную одежду. В ней чувствуешь себя легко, летуче. Под каждый номер – свой костюм. Играю «Барыню-рассыпуху» – выхожу в яркой напеве, играю «Гармонь мою, гармоиичики» – в расшитом сарафане. А вот недавно ломала голову: как одеться под «Небылицы»? Текст водь очень смешной – панева для него как-то строга, сарафан – прост. И аппликация не подходит, и бархат… Должно быть что-то очень чудное. Увидела на базаре штапельные платки – расцветка под старинный ситец, кувшинчики, лютики зеленые. Сделала плиссе, оборки, кружева, надела «под матрешку» платок, вышитый фартук. А кофту сшила из тканых полотенец – какие попались, ой, красота
Люблю шить костюмы сама, делаю это быстро, а вот цвета подбираю медленно, и так и эдак прикидываю, чтобы красиво и радостно было. Езжу по селам, смотрю и украшения. Много интересных монист приобрела в воронежском селе Гвазде, там когда-то Петр Первый «гвоздил» корабли. Есть монисты просто удивительные, в единственном экземпляре, редкой ручной работы. Во Франции за кулисы пришли какие-то фирмачи, просили продать хоть одно украшение, одну монисту. Думаю, нет, голубчики, не могу отдать такую российскую красоту, пе продается русское уменье… Мастера-профессионалы также шьют мне костюмы, и я каждым дорожу, берегу его, стараюсь, чтобы не залеживался…
…Чай вскипел. Сели за стол. Иван Михайлович стал нарезать хлеб.
– Много не режь,- предупредила Мордасова,- чтобы не черствел. У нас как-то привыкли с хлебом обращаться не по-хозяйски, чересчур вольно. А?
– Пожалуй, есть такое,- согласилась я.
– Что и говорить, сплошь да рядом убирают со стола и выбрасывают куски хлеба. И нередко делают это с таким шиком, что невольно закрадывается мысль: не стало ли у нас признаком хорошего тона демонстрировать свое пренебрежение к хлебу? То выходят на тротуар с целым тазом хлебного крошева и подкармливают им голубей, то кто-то из детворы пинает кем-то выброшенную сухую булку, как «мяч».
Недавно, перебирая сборники своих песен и архивы, я не без удивления обнаружила, что в моем давнем репертуаре было много частушек про трактористов, комбайнеров, шоферов, причастных к выращиванию хлеба, а вот про хлебных транжиров и мотов не спела ни одной. Почему? Да просто потому, что таких тогда и не водилось. Люди ценили хлеб, бережно расходовали его, дорожили им, видели в нем источник своего благополучия и счастья. Я не могу даже представить себе выражение лица отца или матери, доведись им повидать нерачительное обращение с хлебом, подобное нынешнему. Для них это была святыня. И недаром отец не доверял резать хлеб никому. Мать подавала на стол борщ, кашу, кисель, но почетное право разделить хлеб между всеми принадлежало ему, главе семьи.
– Времена меняются…
– Я вовсе не за возврат к суровым испытаниям, которые прошел наш народ. Но не могу взять в толк, почему понятия «современный человек» и «уважение к традициям» должны противоречить друг другу? А сейчас и вовсе хлеб – проблема экономическая. И о ее значении следует судить не по той цене, которую мы платим за него в магазине, а по тем усилиям, какие требуются от хлеборобов, чтобы его вырастить. Может быть, вы подумаете, что я захотела морализировать? Нисколько! Просто душа не может мириться с фактами барского презрения к хлебу. Да к тому же это чревато презрением и к другим ценностям человеческого бытия. Ну что же это я все о хлебе да о хлебе… Давайте о чем-нибудь другом поговорим.
Голос Мордасовой, негромкий, мягкий, вольный, казалось, заполнил все пространство. И без того розовые щеки, не знавшие никаких кремов, порозовели еще больше.
– Давайте поговорим о песне, музыке.
– Хорошо. Но о чем конкретно? О том, что люди в последнее время потянулись к настоящей музыке? Наш современник устает и от оглушительных ритмов, и от безголосого пения, но, кстати, процесс «разговорного» пения уже заметно приостановился. И это хорошо. Хорошо и другое: современная эстрада вобрала в себя многие народные стили других стран. Можно ли считать это дурным тоном? Разве в Европе, Америке или Азии нет своих достижений, достойных внимания? Разве блюзы, танго, фокстроты, в свое время пришедшие к нам из-за границы, не вошли в наш повседневный музыкальный быт? Никто всерьез не будет отрицать, что за рубежами нашей Родины
– Да, конечно. Если песня служит обществу, выражает его передовые идеалы, значит, она сама по себе прогрессивна, всегда найдет адресат и будет способствовать выработке этических норм и эстетического вкуса, необходимых современному человеку.
– С народной песней то же самое. Отрадно, что сейчас она звучит широко. Многие композиторы, поэты, певцы, музыкальные коллективы успешно развивают фольклорные традиции.
Иначе и нельзя: без народной основы не создать что-либо поистине ценное. Недаром говорят: «На хорошую почву зерно хоть возле ноги брось – оно колосом обернется!» Но меня беспокоит другое. Беспокоит чрезмерное насыщение произведений элементами фольклора, что приводит, к стилизации, внешней подделке под народное искусство. Есть, например, ансамбли народной музыки, которые вместо глубокого изучения, постижения самого духа, характера народных мелодий увлекаются натуралистическим подражанием тому, что услышали в селах и деревнях, приукрашивая это вульгаризаторскими эстрадными приемами. Я понимаю доброе стремление возродить старинные напевы. Но когда на свет божий вытаскивают произведения невысокого художественного уровня, «надрывные», «страстные» песий забытого мещанского мирка, которые выдаются за народные, мне становится не по себе. II сама манера исполнения их далека от народной. Песня народная не терпит ни излишней сухостп, «пресности», ни чрезмерной чувствительности, разухабистости. В ней все должно быть подобрано, сдержано, все «внутри», в душе.
А какое в ней мелодическое разнообразие! Смотришь, бывало, между деревнями всего-то верстовая дорога или речка-невеличка, а песни разные, непохожие. «У нас песни лучше»,- говорят н те, и другие. И в добром, вечном этом споре – гордость за свой край. А в разных областях часто существуют разные варианты одной и той же песни, что подтверждает ее жизненность. Например, знакомая мне с детства «Бабинька-бабеночка» у Лидии Андреевны Руслановой звучала как плясовая – весело и задорно. А моя мама пела ее протяжно, задумчиво: «Э-эх ты, бабинька-бабеночка, чернобровая, черноглазая»… Мне всегда казалось, что в этой песне мама пела о своей молодости, о любви, о парне, который так и не стал ее судьбой.
Очень люблю старинные народные песни, звучавшие прежде на свадьбах. Давно мечтаю восстановить их. Сейчас же в свадебных обрядах мало поэтичности, зрелищ-ности, символичности. Хотите, я вам сейчас спою?
И Мордасова запела. Сначала «На ком кудряшки, на ком русые», потом «Молоденький соловей», «Как на дубчике голубчики сидят…». Пела она чисто, я бы сказала, всласть, словно восторгаясь каждой ноткой, фразой, словом. Я сидела буквально завороженная, испытывая редчайшее удовольствие.
Когда Мордасова поет –
И песня ладится распевней.
За пей встает простой народ
Из русской певческой деревни.
Лучше вроде и не скажешь.
Борис Александров
Перелистывая страницы романа К. Федина «Костер», я прочла там такие строки: «Слушали… жадно, словно припали к роднику иссохшими губами… Большинство смотрело на хор, но многие кверху, совсем куда-то оторвавшись, улетев. Губы были сжаты, кое у кого даже стиснуты либо закушены, а другие будто что-то лепетали…