«На пиру Мнемозины»: Интертексты Иосифа Бродского
Шрифт:
Мотив творческой осени берется под сомнение в десятом сонете из цикла «Двадцать сонетов к Марии Стюарт» (1974): «Осенний вечер. Якобы с Каменой. / Увы, не поднимающей чела» (II; 341). Слово «якобы» и поза «Камены» могут восприниматься как свидетельство бесплодности лирического героя, на которого не снисходит вдохновение, а также как указание на надличностную природу творчества: поэт, по Бродскому, не творец, а орудие; истинным же автором является сам язык.
Строки десятого сонета из цикла «Двадцать сонетов к Марии Стюарт» отсылают не только к «Осени», но и к другому пушкинскому стихотворению — «Зима. Что делать нам в деревне? Я встречаю…». Поза «Камены», уткнувшейся подбородком в грудь, — это поза дремоты, напоминающая строки о усыпленном вдохновении из этого текста Пушкина: «Беру перо, сижу; насильно вырываю / У музы дремлющей несвязные слова» (III; 123).
В стихотворении «Вот я вновь принимаю парад…» (1963) осень никак не соотносится с мотивом творчества. Она описывается как время холодного покоя и одиночества:
Больше некуда мне поспешать за бедой, за сердечной свободой. Остается смотреть и дышать молчаливой, холодной природой.Осенний пейзаж делает этот текст своеобразной вариацией пушкинской «Осени». Но последние строки — реминисценция из другого стихотворения Пушкина — «Брожу ли я вдоль улиц шумных…»:
И пусть у гробового входа Младая будет жизнь играть, И равнодушная природа Красою вечною сиять.Переосмысленный мотив «творческой осени» сплетается с мотивом смерти, постоянно встречающимся у Бродского. Иную, в большей мере приближенную к пушкинскому «оригиналу», версию мотива «творческой осени» представляет стихотворение «Под занавес» (1965):
На последнее злато прикупив синевы [410] , осень в пятнах заката песнопевца листвы учит щедрой разлуке.410
Эти строки — своего рода «гиперцитата», отсылающая одновременно к двум пушкинским текстам. По смыслу она связана со строкой «в багрец и золото одетые леса» (III; 247) из «Осени». Но в плане выражения, по словесной форме эти стихи ближе к пушкинскому «Золоту и булату»: «„Всё мое“, — сказало злато», <…> / «„Всё куплю“, — сказало злато» (III; 351). «Гиперцитаты» — отличительная черта поэтики Бродского.
Одновременно в этом стихотворении Бродский цитирует пушкинское «Не дай мне бог сойти с ума»:
Отыскав свою чашу, он, не чувствуя ног, устремляется в чащу, словно в шумный шинок, и потом, с разговенья, там горланит в глуши, обретая забвенье и спасенье души.Цитируются пушкинские строки: «Когда б оставили меня / На воле, как бы резво я / Пустился в темный лес! / Я пел бы в пламенном бреду <…>» (III; 249). В сравнении с текстом Пушкина стихи Бродского на этот раз кажутся радостными и светлыми. Пушкин пишет о мыслимом, но о нереальном освобождении поэта от оков здравого смысла, односторонней рациональности. Это освобождение достижимо лишь в безумии, и платой за него оказывается не «лес», а темница сумасшедшего дома. Бродский говорит об освобождении настоящем, не связанном с безумием, облекая этот романтический мотив в ироническую драпировку: вдохновение не просто уподобляется опьянению, но отождествляется с ним (строки могут быть поняты и как описание пирушки «на природе»). Поэтизм «пел» заменяется вульгаризмом «горланит». И здесь, как и в большинстве других случаев, Бродский «переписывает» пушкинский текст. Если «бодрая» и «жизнерадостная» «Осень» под его пером превращалась в пору боли и смерти, то «трагически смутное» «Не дай мне бог сойти с ума», наоборот, превращается в стихи легкие и светлые. Но таков только первый план этого текста. Название произведения указывает на мотив смерти, а второй, пушкинский план, — который проступает сквозь строки Бродского, как не смытый до конца текст на пергаменте, поверх которого пишутся новые строки, — придает иронии стихотворения горький оттенок, заставляет признать, что это «освобождение» и «слияние с природой» иллюзорны.
В стихотворении «Заморозки на почве и облысенье леса…» из цикла «Часть речи» (1975–1976) строки «Осени» также подвергнуты «переписыванию». Трансформированы и прозаизированы приметы осени. Такою выражение «заморозки на почве» (II; 411), соответствующее «мерзлому долу» в «Осени». И «облысенье леса» (II; 411), напоминающее пушкинское «уж роща отряхает / Последние листы с нагих своих ветвей» (III; 246) [411] . Эти выражения у обоих поэтов обозначают одни и те же детали осеннего пейзажа. Но оттенки смысла различны. Выражение «облысенье леса» вводит в стихотворение устойчивый мотив поэзии Бродского — мотив старения. Словосочетание «облысенье леса» — цитата из другой «Осени», из стихотворения Е. А. Баратынского, содержащего мотив иссякания творческого дара, духовного замерзания. Бродский неизменно выделял Баратынского как одного из самых оригинальных и близких ему поэтов «пушкинской поры» [412] . «Стихотворение завершается торжеством
411
Это сходство было отмечено И. И. Ковалевой и А. В. Нестеровым. См.: Ковалева И. И., Нестеров А. В.О некоторых пушкинских реминисценциях у И. А. Бродского // Вестник Московского ун-та. Сер. 9. Филология. 1999. № 4. С. 14.
412
Бродский отзывается о Баратынском с симпатией и изумлением перед его оригинальной философичностью и даром быть «экономным» в стихах ( Волков С.Диалоги с Иосифом Бродским. М., 1998. С. 227–230). Сквозной мотив поэзии Бродского — мотив последнего поэта— восходит к Баратынско му( Курганов Е.Бродский и искусство элегии // Иосиф Бродский: Творчество, личность, судьба. Итоги трех конференций. СПб., 1998. С. 172–174 и др.). Реминисценции из произведений Баратынского в «Шествии» и в «Осеннем крике ястреба» проанализировал И. Пильщиков ( Pilshchikov I.Brodsky and Baratynsky // Literary Tradition and Practice in Russian Culture. Papers from an International Conference on the Occasion of the Seventieth Birthday of Yury Mikhailovich Lotman. Ed. by V. Polukhina, Joe Andrew and Robert Reid. Rodopi, 1993. P. 221–223).
413
Лотман Ю. М.О поэтах и поэзии. СПб., 1996. С. 520.
«Облысенье леса» — прозрачная аллюзия на строки Баратынского:
Зима вдет, и тощая земля В широких лысинах бессилья, И радостно блиставшие поля Златыми класами обилья, Со смертью жизнь, богатство с нищетой — Все образы годины бывшей Сравняются под снежной пеленой, Однообразно их покрывшей, — Перед тобой таков отныне свет, Но в нем тебе грядущей жатвы ней [414] .414
Баратынский Е. А.Стихотворения. Поэмы. М., 1983. С. 300–301.
«Облысенье леса» из стихотворения Бродского — анаграмма выражения «лысины бессилья»: слово «облысенье» в свернутом виде содержит весь набор согласных ( б — л — с — н), встречающихся в словах «лысины» ( л — с — н) и «бессилье» ( б — с — л); состав корневых согласных в словах «лысины», «бессилье» и «лес» одинаков (в слове «лес» последовательность корневых согласных обратная по отношению к их расположению в слове «бессилье») [415] .
415
Одновременно это выражение Бродского — «свернутые» строки Велимира Хлебникова: «Леса лысы. / Леса обезлосили. Леса обезлисили», — которые Маяковский представил как «визитную карточку» хлебниковской поэтики: «Для Хлебникова слово — самостоятельная сила, организующая материал чувств и мыслей. Отсюда — углубление в корни, в источник слова, во время, когда название соответствовало вещи. Когда возник, быть может, десяток коренных слов, а новые появлялись как падежи корня (склонение корней по Хлебникову). <…> „Лыс“ — то, чем стал „лес“; „лось“, „лис“ — те, кто живут в лесу» ( Маяковский В. В.Сочинения: В 2 т. Т. 2. М., 1988. С. 631). Семантическую родственность слов «лысина», «лесина», «лес», «лысый» Велимир Хлебников обосновывал в диалоге «Учитель и ученик О словах, городах и народах. Разговор I» ( Хлебников Велимир.Творения. М., 1986. С. 585).
Полемика в «союзе с Баратынским» против Пушкина продолжается Бродским и в последующих строках. Пушкинское любование осенним небом («И мглой волнистою покрыты небеса, / И редкий солнца луч» [III; 247]) заменено бесстрастно-трезвой констатацией: «небо серого цвета кровельного железа» (I; 411). Серое кровельное железо —это оцинкованная жесть. Цинк ассоциируется со смертью ( цинковый гроб). Так в подтекст стихотворения Бродского закрадывается тема смерти, сопровождаемая темами одиночества и расставания (не-встречи) с любимой: «Ты не птица, чтоб улететь отсюда. / Потому что как в поисках милой всю-то / ты проехал вселенную <…>» (I; 411).
В финале стихотворения вновь появляется сигнал темы смерти: «Зазимуем же тут, с черной обложкой рядом» (II; 411). У слов «зима» и «черный» общее ассоциативное поле «смерть». Форма обложки напоминает гроб, постоянный эпитет при слове «гроб» — «черный».
Завершается этот текст так же, как и «Осень» Пушкина, мотивом записывания стихов поэтом, упоминается перо:«Зазимуем же тут, <…> / за бугром в чистом поле на штабель слов / пером кириллицы наколов» (II; 411). Но у Пушкина описание преображающего вдохновения и просящегося к бумаге перавозвышенно поэтично и метафорично, не предметно; Бродский же изображает сложение стихов как тяжкий труд, подобный труду дровокола [416] .
416
Отождествление писания стихов с рубкой дров основано, как это часто бывает с уподоблениями у Бродского, на фонетическом сходстве слов «слова — дрова» и на омонимии слов «складывать» в выражениях «складывать (сложить) стихи» — «складывать (сложить) дрова в поленницу (в штабель)». Кроме того, в этом образе реализована, овеществлена, хотя и не прямо, метафора «пламя, огонь вдохновения».