«На пиру Мнемозины»: Интертексты Иосифа Бродского
Шрифт:
Между тем в «Петербургском романе» Бродского Евгений — «живой и мертвый человек», а Медный Всадник — не более чем мертвая и неподвижнаястатуя:
он смотрит вниз, какой-то праздник в его уме жужжит, жужжит, неПушкинский эпитет «медный» превращается в эпитет созвучный, но несхожий по смыслу — «мертвый». Прежний Евгений, чтобы увидеть полубожественного Всадника, поднимал взор в «неколебимую вышину». Евгений из «Петербургского романа» смотрит на поверженную статую, лежащую у его ног.
Куда ты скачешь, гордый конь, И где опустишь ты копыта? О мощный властелин судьбы! Не так ли ты над самой бездной, На высоте, уздой железной Россию поднял на дыбы?Так вопрошал Пушкин, полный надежд, что «гордый конь» — Россия — остановится у края бездны или перелетит через нее. Медный Всадник из «Петербургского романа» бездны не перепрыгнул… Власть низверглась в пропасть, одинокий робкий Евгений жив. Он выиграл в поединке. Такой хочет видеть развязку пушкинского сюжета Бродский.
Впрочем, эта «победа» относительна и двусмысленна: теряя своего антагониста, Евгений Бродского выпадает из «петербургского текста», становится изгоем, лишившимся приюта в петербургской культуре. На дворе советские времена…
Бродский, по-видимому, следует здесь за Мицкевичем — автором стихотворения «Памятник Петра Великого», в котором нарисована сходная картина — не как реальность, а как ожидание; в стихотворении Мицкевича эти слова произносит Пушкин:
Царь Петр коня не укротил уздой. Во весь опор летит скакун лигой, Топча людей, куда-то буйно рвется. Сметая все, не зная, где предел. Одним прыжком на край скалы взлетел. Вот-вот он рухнет вниз и разобьется. Но век прошел — стоит он, как стоял. Так водопад из недр могучих скал Исторгнется и, скованный морозом, Висит над бездной, обратившись в лед. — Но если солнце вольности блеснет И с запада весна придет в России — Что станет с водопадом тирании? [452]452
Пер. В. Левика. Цит. по изд.: Пушкин А. С.Медный Всадник. Л., 1978. С. 144.
Вот как интерпретировал ответ Пушкина Мицкевичу в «Медном Всаднике» Н. Я. Эйдельман:
«Так говорил Пушкин, герой стихотворения Адама Мицкевича. Но Пушкин, автор „Медного Всадника“, разве с этим согласен? Разве может присоединиться к отрицательному, суровому приговору, который Мицкевич выносит этому городу, этой цивилизации?
Польский поэт <…> восклицает „ нет!“.
А Пушкин?
Не раз за последние годы, и более всего — во вступлении к „Медному Всаднику“, он говорит да!<…>
И вот в самом остром месте полемики — каков же пушкинский ответ на вопрос Мицкевича о будущем, вопрос — что станет с водопадом тирании?
„Властелин судьбы“ выполнил свою миссию, однако же будущее его Дела, будущее страны — все это неизвестно и вызывает тревожное:
Куда ты скачешь, гордый конь, И где опустишь ты копыта?На вопрос отвечено вопросом же!
Ни Пушкин, ни кто-либо из его современников не могут еще дать ответа…
Однако Мицкевич, хоть и спрашивает, но не верит. Пушкин спрашивает и верит.
Мицкевич — нет!
Пушкин — может быть!» [453]
453
Эйдельман Н.Две тетради (Заметки пушкиниста) // Эйдельман Н. Статьи о Пушкине. М., 2000. С. 275–276.
Поэта оставляет равнодушным возвышенная символика величественного Фальконетова монумента. Статуя в поэтическом мире Бродского почти всегда связана со смертью. Кроме того, нередко она является деталью массивного декора тоталитарной
Отношение к имперской скульптуре у автора «Петербургского романа» и «Я родился и вырос в балтийских болотах, подле…» неизменно саркастическое:
И там были бы памятники. Я бы знал имена не только бронзовых всадников, всунувших в стремена истории свою ногу, но и ихних четвероногих, учитывая отпечаток, оставленный ими на населении города.Так писал Бродский в стихотворении «Развивая Платона» (1976) о «совершенной», «идеальной» Деспотии.
Повсюду некто на скакуне; все копыта — на пьедестале. Всадники, стало быть, просто дали дуба на собственной простыне.Это — уже об американских статуях, слепке с европейских монументов полководцам и монархам («В окрестностях Александрии», 1982).
И еще один пример, из стихотворения «Элегия» (1986):
По утрам, когда в лицо вам никто не смотрит, я отравляюсь пешком к монументу, который отлит из тяжелого сна. И на нем начертано: Завоеватель. Но читается как «завыватель». А в поддень — как «забыватель».Статуя у Бродского — это знак, не имеющий денотата в реальности. Аллегория в камне и металле, скульптура лжет о мире, изображая то, чего нет:
Монументы событиям, никогда не имевшим места: Несостоявшимся кровопролитным войнам. Фразам, проглоченным в миг ареста. Помеси голого тела с хвойным деревом, давшей Сан-Себастьяна. <…> <…> Обнаженным Конституциям. Полногрудым Независимостям. <…> <…> Временному соитью в бороде арестанта идеи власти и растительности. Открытью Инфарктики — неизвестной части того света. <…> <…> Самоубийству от безответной любви Тирана. <…> Сумме зеленых листьев, вправе заранее презирать их разность. Счастью. <…>454
Этот текст соотнесен со стихотворением Пушкина «К бюсту завоевателя» — резкой оценкой Александра I, изображенного Торвальдсеном. Но у Бродского вместо конкретного «бюст» неопределенное «монумент», слово, которое может означать, кроме прочего, и Фальконетово творение. Слово «отлит» указывает именно на металлическую статую. Для Пушкина Александр I и Петр I противоположны как слабый властитель, обыкновенный человек, и как полубог (ср. оппозицию: «покойный царь» Александр I, обыкновенный смертный человек, не способный совладать с «Божией стихией» — «державец полумира», полубог Петр I в «Медном Всаднике»), Для Бродского статуи властителей одинаковы — как в конечном смысле одинакова и одинаково отвратительна тоталитарная власть.
Однажды Бродский шутливо цитирует пушкинские строки о «гордом коне» Медного Всадника, но он относит эти стихи не к скакуну Петра, олицетворяющему Россию, а к мирному Пегасу:
Паршивый мир, куда ни глянь. Куда поскачем, конь крылатый? Везде дебил иль соглядатай или талантливая дрянь.Иронически переиначенная цитата из «Медного Всадника» соседствует здесь с аллюзией на строки из другого пушкинского стихотворения — «Так море, древний душегубец…»:
<…> В наш гнусный век Седой Нептун земли союзник На всех стихиях человек — Тиран, предатель или узник.Такое же соседство цитат есть и в стихотворении Бродского «К Евгению» из цикла «Мексиканский дивертисмент» (1975). Евгений, которому адресовано это стихотворение, — друг автора поэт Евгений Рейн. Но это имя вызывает в памяти и митрополита Евгения Болховитинова, к которому обращено знаменитое послание Державина «Евгению. Жизнь Званская», и двух пушкинских героев: скучающего аристократа, поклонника Байрона — Евгения Онегина и «просто» Евгения из «петербургской повести».