На пороге великой смуты
Шрифт:
Двое мужчин сидели на мягких подушках в задней комнате караван-сарая.
Нага смотрел в лицо ночного гостя и думал, что явился тот ниоткуда и даже не представился, когда уселся с ним рядом на подушки. Лицо закрыто чёрным платком. Видны только красные веки. Гость не курит чилим, а глотает шарики чёрного зелья – опиума.
– Вот откуда болезнь твоя, – осуждающе прошептал ночной гость, ткнув пальцем на дымящийся чилим Наги. – Брось ты это дело, сынок. Курение опия – чистая беда для тебя, погибель всей души твоей.
– Позаботься
Ночной гость ничего не сказал в ответ. Он вертел катышек опиума величиной с фасолину, который вынул из нагрудного кармана халата.
– Лучше опий глотать, запивая кумысом. Испытай, сынок.
Нага посмотрел на старика и засмеялся:
– Глотай его сам, если хочешь!
Мужчина пропустил его слова мимо ушей и разделил опиумный шарик на несколько частей.
– Надо знать размеры, – сказал он. – Надо угадать, чтобы были они не больше, чем следует, и не меньше… в самый раз… а то… а то… Большие – они ни к чему, от них никакой пользы, а маленькие не дурманят мозг. А когда проглотишь опий в меру, – старик закатил глаза, – он унесёт тебя прямо в небеса, где парят птицы и медленно плывут мягкие облака.
Нага хотел возразить, но закашлялся, поперхнувшись дымом.
– Вот сам погляди, что с тобой, – усмехнулся ночной гость. – Ты кашляешь, как древний старец. А это потому, что ты не глотаешь опий, а куришь его через чилим! И какую пользу это принесло тебе? Вспомни, я кашлял так же, как ты, даже ещё хуже. Я выхаркивал свои лёгкие и умирал от удушья. И, наверное, умер бы, потому что Аллах не дал человеку столько лёгких, чтобы их выхаркивать до конца, если бы… Если бы я не научился глотать опий. И кашель как рукой сняло, и я взглянул на мир по-иному!
– Если употреблять опий, то лучше с помощью чилима, – не сдавался Нага. – И почему я должен помнить, как ты кашлял когда-то давно, если вижу тебя впервые?
– Хорошо, можешь меня не помнить, – согласился гость. – Ты вправе делать, что захочешь.
Он проглотил порцию опия величиной с пшеничное зерно, запил глотком чая, и по его телу разлилось такое блаженство, что Нага, с насмешкой наблюдавший за ним, то ли от зависти, то ли потому, что просто время пришло, потянулся за своим чилимом. Повторилось то, что было вчера и позавчера, каждый вечер. Нага сменил в головке опий и закурил. Затем его стал душить кашель.
На этот раз он кашлял мучительно долго, надрывно и, казалось, совсем выбился из сил. Лицо его побледнело, глаза наполнились слезами. Ночной гость протянул ему пиалу с горячим чаем.
– На-ка выпей вот. Всегда бывает плохо с теми, кто не хочет слушать советов мудрых людей.
Отпив пару глотков чая, Нага откинулся на подушки.
– Я слушаю только те советы, которые нравятся мне, – сказал он тихо. Голос его был так слаб, что старик посочувствовал:
– Тебя совсем изнурил этот кашель, сынок. Когда я
Нага вздрогнул и подался вперёд. Он вдруг узнал в ночном госте своего давно умершего отца. Внутри у него всё заклокотало от давно вынашиваемой обиды, и он схватил старика за горло.
– Как тебе удалось вернуться на этот свет? – прохрипел он. – Ты шайтан в обличье человека или…
– Да отцепись ты! – взвизгнул ночной гость и так ухватил Нагу за запястье руки, что кисть мгновенно ослабла, выпустив его горло.
Нага, разгоняя дурман, замотал головой и как только смог внимательно посмотрел на старика.
– Отец, скажи мне, ты ли это? – спросил он, едва ворочая языком.
– Какой я тебе отец! – послышался возмущённый крик. – А ну пошёл вон отсюдова, байгуш! А не то я прикажу тебя как следует выпороть кнутом.
Нага с трудом разлепил слипающиеся веки и попытался осмотреться.
– Где я? – спросил он у стоявшего рядом человека.
– В караван-сарае на Меновом дворе, – ответил тот. – А ну давай плати за всё и уматывай. Или я…
– Заткнись, пёс! – рявкнул на него Нага. – Скажи лучше, сколько я тебе должен, и подай сюда моего коня.
Увидев, что «байгуш» не так-то прост, как выглядел, приказчик пугливо попятился. Но Нага не позволил ему бежать за помощью. Положив руку на рукоять кинжала, торчавшего за поясом, он решительно и бесстрашно смотрел на приказчика.
Сверкнув белыми зубами, Нага спокойно сказал:
– Слышал? Или оглох? Я спросил, сколько тебе должен и где мой конь?
Кинжал за поясом байгуша показался приказчику мечом судьбы, а голос – гласом небесным. Он заторопился, используя маленькую надежду на жизнь, но голос его не слушался. Он высохшим языком пролепетал:
– Господин, ваш конь в конюшне, где вы его и оставили. А мне вы ничего не должны.
– Да будет так! – повеселев, сказал Нага. – А теперь подними руки к небесам, высунь запястья из рукавов. Иди так ко мне. Иди ко мне. Не бойся, не бойся.
Дрожа, еле живой, тихо, словно боясь зашуметь, приказчик подошёл к Наге, не сводя взгляда с его глаз. Нага связал ему руки его же брючным поясом, после чего обшарил его карманы.
– А ты, как я погляжу, парень не промах, – улыбнулся он, вытягивая из кармана приказчика свой кошель с деньгами. – Вначале обокрал меня спящего, а потом ещё требовал плату?
– Да я…
Услышав его голос, Нага выхватил из ножен кинжал и сверкнул им над головой несчастного:
– Ты разозлил меня, ублюдок. Но если ты ещё успел спрятать моего коня…
Приказчик, увидев занесённый над собою кинжал, зажмурился и взвизгнул.
– Если ты ещё пикнешь, курёнок, я перережу твоё горло, – предупредил его Нага и приставил кинжал к горлу, а затем, устрашая, слегка царапнул его.
Приказчика охватил ужас. Его трясло.
– Иди в конюшню, – сказал Нага спокойно. – Иди передо мной и не пытайся улизнуть.