На распутье
Шрифт:
— Какая уния, когда Россия едва ли не в наших руках! — воскликнул гневно Сапега. — Надо брать Смоленск. Шляхта в сенате, а с ними вместе и гетман Жолкевский — это сановитое стадо тупиц, у которых заплыли жиром мозги. Они слепцы и трусы!
…К воеводе Григорию Борисовичу Долгорукому и архимандриту Иосафу и еще трем стрелецким сотенным, стоявшим возле порохового погреба, подошел пономарь Иринарх, в кожухе и с лопатистой бородой.
— Было видение. Мне явился святой Сергий. Вот с места не сойти — говорю сущую правду! — перекрестился Иринарх.
— Говорил с тобой чудотворец? —
— Изрек он, что пошлет гонцами трех иноков на конях в Москву. И те гонцы явятся к царю, и скоро нам будет подмога.
— Не удержим, пономарь, монастырь, — заметил Долгорукий, — то и подмога выйдет, что мертвому припарки. А без подсобленья нам удержаться тяжко будет.
На другой день посадские люди действительно видели троих всадников-иноков на худых конях, въехавших с северной стороны в Москву.
Вскоре же стало известно, что воевода Скопин с ратью подходит к Москве. Известие это достигло и до осажденных, в монастыре ободрились. Святой Сергий подсоблял им. Архимандрит Иосаф, воеводы и прочие сидельцы, как только услыхали вести об изгнании литвы из Переяславля, «мостяша пути трупом нечестивых», сумели под покровом ночи отправить к князю Скопину нарочного, которому Долгорукий наказал:
— Передай князю Михайле Васильевичу, чтобы, много не мешкая, шел к нам на выручку!
XXI
Помощь шведов до самой весны 1609 года оставалась лишь посулой. Несмотря на то что в январе король Карл IX сообщал в Новгород о посылке войска, — в грамоте его говорилось о защите их «древней Греческой Веры, вольности и льготы» и желании не дать извести «славный российский род», — шведов прождали всю зиму. До весны воевода Михайло Васильевич Скопин-Шуйский не мог начать широких наступательных действий против тушинского вора и рыскающих по центральной России его гетманов. Дело ограничилось стычками, которые не могли ни к чему привести.
В конце марта на Новгород двинулись полковник Кернозицкий с литовскими людьми. Они с ходу взяли Тверь и Торжок, приближались к Новгороду, норовя переправиться через Мету. Получив это известие, князь Скопин собрал военный совет.
— На тот берег Кернозицкого никак пускать нельзя. Сейчас же слать отряд под Бронницы. — Скопин обвел всех взглядом, остановил его на новгородском воеводе Татищеве, тот посунулся вперед с тем нетерпением, которое говорило, что он рвется в битву.
— Я стану в голове, — сказал с жаром Татищев. — Ты меня, Михайло Васильевич, знаешь: я готов положить живот за родную старину!
— Так сему и быти, — согласился Михайло Скопин. — Чтобы ни одного наемника и ни одного подлого русского, предавшегося самозванцу, не перешло мост через Мету! Не жди, Михайло Игнатьевич, утра, выступай теперь, а как рассветет — ударь по Кернозицкому.
— Я привезу, князь, тебе его голову, — пообещал Татищев.
Но наутро трое новгородцев, явившись к Скопину, обвинили Татищева в измене.
— Ежели не подтвердится — вам не сносить голов! — сказал им воевода. — Михайло Игнатьич не убоялся первого самозванца и Сапеги. Глядите!
По Новгороду забурлили слухи… На площадь высыпал
— Смерть ему!
Скопин не успел ничего проговорить в защиту воеводы. Толпа вдруг с ревом ринулась на Татищева, его сбили с ног и стали топтать с такой ненавистью, как будто им попался сам дьявол. В один миг от воеводы осталось безобразное месиво. При виде крови все вдруг ужаснулись тому, что сделали. Какое-то время стояли молча над изуродованным трупом. Зароптали:
— Что ж, тоже христианин был. Чай, учинили не по-божецки…
Скопин похоронил его тело в Антониеве монастыре, и, когда зарыли, какой-то старец воскликнул:
— Боже милосердный, как опасна на святой Руси смута: способна затмить разум даже мудрых!
Кернозицкий подошел вплотную к Новгороду, собрав основные свои силы у Хутынского монастыря. Воевода Скопин с отчаянием искал выхода: отбиться от поляков не было никакой возможности! Тщетно глядел он на север — шведы все еще не показывались.
…Весна 1609 года занималась слякотная, ранняя, пустоглазая, а воевода Михайло Скопин чувствовал себя загнанным в мышеловку. Скудно отпраздновали святую Пасху, хотя службы в храмах шли с обычной торжественностью. На оборону города встали все — от мала до велика, но не хватало ни пушек, ни пищалей, даже злости — и той не было. Изолгавшийся царь ни в ком не вызывал желания положить за него жизнь.
Но пошел слух по Новгородской земле, что поляки подходят к Новгороду, и народ стал подходить на выручку городу: привел тихвинцев Степан Горихвостов, следом за ним показались крепкие мужики, кто с вилами, кто с дубинами, из заонежских погостов во главе с Евсеем Резановым. Несколько человек из них попались литовцам. Кернозицкий допрашивал и пытал взятых в плен мужиков, те не знали счету и заявили, что в помощь Скопину пришла громадная рать, — поляки испугались и поспешно отступили от города.
В конце апреля наконец-то под стенами Новгорода показался генерал Делагарди с пятнадцатитысячным корпусом. Король шведов наскреб многоязыкое воинство — недаром же он всю зиму гонял по странам своих вербовщиков.
Михайло Васильевич слушал голенастого, напоминавшего аиста, полковника Горна, тот сосал коротенькую черную трубку, выдыхал клубы дыма и жмурил кошачьи зеленые глазки, поглядывая через плечо Скопина на карту. Русские воеводы Федор Чулков и Чоглоков должны вместе со шведами ударить по Кернозицкому. Горн на совете заявил с угрозой:
— Наши пушки и шпаги — к услугам царя Шуйского и твоим, князь, но если не будете исправно платить нам — мы уйдем.
К середине мая взяли общими силами Старую Русу, Торжок, Порхов, Орешек, Торопец. Навстречу войску Скопина и шведов двинулся пан Зборовский, но, разбив передовую рать воеводы Головина и Горна, он потерпел поражение под Тверью. Скопин, соединившись со смоленской ратью, разгромил его наголову: получив рану, тот едва ушел из-под сабель головного полка.
— Идем на Москву, — распорядился Скопин, — как можно скорее, пока паны не опомнились. — Он взглянул на вошедшего Головина. Тот был сильно раздосадован.