На сердце без тебя метель...
Шрифт:
— Я не понимаю, что происходит, — честно ответила она. — Здравие Лизаветы Петровны в полном порядке. По крайней мере, телесное.
И, внимательно наблюдая за графом, продолжила:
— Моя дочь требует, чтобы мы как можно скорее покинули Заозерное, Александр Николаевич. И настроена она весьма решительно. И, признаюсь, я весьма обеспокоена причинами столь настойчивого требования…
О, если бы Софья Петровна могла широко улыбнуться, не скрывая своего триумфа, когда веки Дмитриевского на мгновение дрогнули, а на лице промелькнула целая гамма чувств — от недоумения до растерянности.
— Об отъезде не может быть и речи! — раздраженно бросил он.
И Софья Петровна поспешила согласиться: его сиятельство совершенно прав, в ее состоянии решительно невозможно помыслить об отъезде в Петербург. И, без сомнений, им придется остаться в Заозерном ровно до того дня, когда она сможет продолжить путь.
В этом легко было убедить Дмитриевского и, как ей думалось, так же легко будет уговорить и Лизу. Но мадам Вдовина ошибалась. Лиза была настроена крайне решительно, хотя и выглядела, словно безумная, раскачиваясь на постели и твердя, что не намерена оставаться в этом доме ни на день, ни даже на час. Ее распущенные волосы свободно падали на плечи и спину, облачена она была в ночную сорочку, оттого и видом своим весьма походила на обитательницу Tollhaus[185]. Девушка то молчала, уставившись в одну точку, то шептала что-то себе под нос, то плакала, прижимая к губам серебряный медальон на тонкой цепочке. Софья Петровна из последних сил сдерживала раздражение, настолько безучастной оставалась Лиза к ее словам и доводам.
И только, когда мадам Вдовина, устав от своего бессмысленного монолога, позвонила, чтобы ее перенесли в соседнюю комнату, Лиза вдруг произнесла четко и ясно:
— Я не желаю, чтобы мои руки были в крови. Посему мы должны все прекратить.
— Das Unsinn![186] — раздраженно отмахнулась от нее Софья Петровна. Она вспомнила похожую истерику, что случилась с Лизой около четырех месяцев назад. Тогда она так напугала ее. Но проплакав день, Лиза успокоилась, снова стала послушна и даже повеселела.
«Man muss es beschlafen[187]», — Софья Петровна хорошо помнила совет своей матери, данный ей когда-то перед первым замужеством, и потому решила отложить разговор на следующий день. Она была уверена, что Лиза переменит свое решение за ночь, как это бывало прежде. Но, увы, в этот раз чуда не случилось, и утром девушка встретила мать все тем же требованием — немедленно покинуть имение.
А когда еще через сутки Лиза сама смело шагнула в спальню мадам Вдовиной, та поняла, что происходящее нынче вовсе не похоже на прежние часы сомнений. Серьезная и бледная, Лиза еще раз решительно потребовала, чтобы они оставили Заозерное сей же час, а не после Пасхи, как собирались прежде.
Софья Петровна повелительным жестом отослала Ирину вон, а после указала Лизе на стул подле кровати. Но та даже не шевельнулась. Все начиналось сначала… st"orrige M"adchen!
— Мы уже обсуждали данный вопрос, — с трудом сохраняя самообладание, напомнила мадам Вдовина. — И пришли к мнению, что иного пути нет ни для
— Вы когда-нибудь задумывались, мадам, какая судьба уготована его сиятельству после венчания? — перебила ее Лиза.
Софья Петровна недовольно наморщила лоб.
— Я предпочитаю не думать об этом, — после минутного молчания сдалась она и добавила честно и открыто: — И вам не советую.
— На моих руках была кровь! Кровь, мадам!
Мадам Вдовина уловила в голосе Лизы истеричные нотки и поспешила ее успокоить:
— Это была вишневая настойка, — как можно мягче произнесла она. — Вы перепачкали руки в вишневой настойке. И заодно — лицо его сиятельства. Заметьте, я не стала спрашивать ни Дмитриевского, ни вас, каким образом ваши ладони оказались на его лице, удовлетворившись его сказкой. Подумать только, вы помогали ему смахнуть грязь со лба! И он действительно полагал, что кто-то поверит в это?!
— Вы когда-нибудь задумывались, мадам, какая судьба уготована его сиятельству после венчания? — будто не слыша ее, снова повторила Лиза.
Софья Петровна раздраженно прищурила глаза и уже открыла рот для резкого ответа, как в дверь постучали. В спальню ступил лакей и с поклоном передал записку для мадам Вдовиной.
— Это от нашего Аида, — произнесла она довольно, быстро пробежав глазами по ровным, размашистым строкам. — Он выражает надежду, что увидит вас нынче за завтраком.
— Будь моя воля, я бы никогда более не виделась с ним! — чересчур горячо воскликнула Лиза.
Мадам Вдовина внимательно посмотрела на нее поверх письма и требовательно проговорила:
— Но на то вашей воли нет! Мы с вами находимся здесь, чтобы не потерять то, что дорого для нас. И я сделаю все, чтобы то, ради чего я принимаю участие в этой авантюре, свершилось. Все! У нас неравны ставки, meine M"adchen, и потому вам легко нынче бросаться высоким слогом. Что такое ваше имя против моего сердца? Без честного имени можно жить, поверьте мне. А жить без сердца невозможно! Посему я требую, чтобы вы привели себя в надлежащий вид и спустились к завтраку. У нас осталось слишком мало времени!
— Он отказался от своего намерения!
Лиза сама не поняла, как эти слова сорвались с губ. Она просто желала все прекратить. И еще ей было страшно спуститься в столовую и увидеть Александра. Она думала о нем непрерывно, чувствуя странную тягу вновь покориться ему, как тогда, в буфетной.
С ним Лиза забывала обо всем на свете. О своей ноше, что давила тяжким грузом на сердце. О страхах и сомнениях. О будущем. И о Николеньке тоже забывала, и это приводило ее в неимоверный ужас. Ведь о брате она обязана была помнить всегда.
Софья Петровна в ярости резко хлопнула по столбику кровати, выругавшись на родном языке. И тут же забросала Лизу вопросами, разгадав, кого та имела в виду:
— Я так и знала! Недаром ваше поведение было таким странным в последнее время. Он здесь? В усадьбе? Зачем? Он не доверяет нам? Вы говорили с ним?
«Мадам не должна знать, кто я. Ни имени, ни моего лица, ничего обо мне, ни единой мелочи», — тут же всплыли в памяти Лизы четкие наставления, полученные ею еще до знакомства с той, что ныне звалась ее матерью.