На скосе века

Коржавин Наум Моисеевич

За что — обидные слова, Побои, голод, псов рычанье? И дети думали сперва, Что это за непослушанье. Они представить не могли Того, что было всем открыто: По древней логике земли, От взрослых дети ждут защиты. А дни всё шли, как смерть страшны, И дети стали образцовы, Но их всё били. Так же. Снова. И не снимали с них вины. Они

хватались за людей. Они молили. И любили. Но у мужчин идеи были, Мужчины мучили детей. Я жив. Дышу. Люблю людей, Но мне бывает всё постыло, Как только вспомню: это — было. Мужчины мучили детей. 1961

* * *

Он собирался многое свершить, Когда б не знал про мелочное бремя. А жизнь ушла на то, чтоб жизнь прожить. По мелочам. Цените, люди, время. Мы рвёмся к небу, ползаем в пыли, Но пусть всегда, везде горит над всеми: Вы временные жители земли! И потому — цените, люди, время! 1961

* * *

У меня любимую украли, Втолковали хитро ей своё. И вериги долга и морали Радостно надели на неё. А она такая ж, как и прежде, И её теперь мне очень жаль. Тяжело ей — нежной — в той одежде, И зачем ей — чистой — та мораль. 1961

* * *

Брожу целый день по проспектам прямым И знаю — тут помнят меня молодым. Весёлым. Живущим всегда нелегко, Но верящим в то, что шагать — далеко. Что если пока и не вышел я в путь, Мне просто мешают как надо шагнуть. Но только дождусь я заветного дня, Шагну — и никто не догонит меня. Я ждал. Если молод — надейся и жди. А город — он тоже был весь впереди. Он рос, попирая засохший ковыль. В нём ветер крутил августовскую пыль. Он не был от пыли ничем защищён… Но верил, надеялся, строился он. И я не страданьем здесь жил и дышал. Напор созиданья меня заражал. И был он сильнее неправды и зла… А может быть, всё это юность была. И если кручина являлась во сне, Причина была не во мне, а вовне. Так было… А после я жил, как хотел, И много исполнил задуманных дел. И многое понял. И много пронёс. И плакал без слёз. И смеялся до слёз. И строки руками таскал из огня… (За что теперь многие любят меня.) Был счастлив намёком, без злобы страдал. И даже не знал, что с годами устал. Но вдруг оказалось, что хочется в тень, Что стало дышать мне и чувствовать лень. Вот нынче в какую попал я беду! Никто не мешает — я сам не иду. И снова кручина. Я вновь как во сне. Но только причина — теперь не вовне… …И

вот я, как в юность, рванулся сюда. В мой город… А он — не такой, как тогда. Он в зрелую пору недавно вступил, Он стал властелином в притихшей степи. И пыль отступила пред ростом его. И больше не надо напора того, Который спасал меня часто тогда. Того, за которым я ехал сюда. Здесь был неуют, а теперь тут — уют. Здесь трезвые парочки гнёздышки вьют. И ищут спокойно, что могут найти. И строят свой город с восьми до пяти. А кончат — и словно бы нет их в живых — Душой отдыхают в квартирах своих. И всё у них дома — и сердце, и мысль. А если выходят — так только пройтись. Работа и отдых! На что ж я сержусь? Не знаю — я сам не пойму своих чувств. Я только брожу по проспектам прямым, По городу, бывшему раньше моим, И с каждым кварталом острей сознаю, Что ВРЕМЯ закончило юность мою. И лучше о прежнем не думать тепле — По-новому счастья искать на земле. Караганда, август — сентябрь 1961 Найдено и доработано 19–20 мая 1968, Москва

Каталог «Современных записок»

Памяти Марины Цветаевой

Поколенье, где краше Был — кто жарче страдал. М. Цветаева

Тут не шёпот гадалок: Мол, конец уже близок, — Мартиролог — каталог «Современных записок». Не с изгнаньем свыкались, Не страдали спесиво — Просто так, — задыхались Вдалеке от России. Гнёт вопросов усталых: «Ах, когда ж это будет?» Мартиролог — каталог Задохнувшихся судеб. Среди пошлости сытой И презренья к несчастью — Мартиролог открытий, Верных только отчасти. Вера в разум средь ночи, Где не лица, а рожи, — Мартиролог пророчеств. Подтвердившихся. Позже. Не кормились — писали, Не о муках — о деле. Не спасались — спасали, Как могли и умели. Не себя возносили И не горький свой опыт — Были болью России О закате Европы. Не себя возносили, Хоть открыли немало, — Были знаньем России!.. А Россия — не знала. А Россия мечтала И вокруг не глядела, А Россия считала: Это плёвое дело. Шла в штыки, бедовала — Как играла в игрушки. …И опять открывала, Что на свете был Пушкин. 1962