На сопках Маньчжурии
Шрифт:
Метель не ослабевала. Дорогу пересекали перемёты. Зверев замер. Воровски оглянул округу. Кроме свиста ветра, ничего не услышал. Опустил уши лохматой шапки — два дня выискивал такую на барахолке. Пересёк пустырь. Темнели три сосны. Возле них — остатки чьей-то лачуги. В развалине спрятал лыжи. Дождался, пока позёмка сгладит следы и целиной потопал в посёлок НСЧ.
В своём запечном закутке, накрывшись с головой одеялом, мысленно перелопачивал случившееся. Картинки обрастали детальками, представала настоящая панорама пережитого.
…Накануне он встретил шофёра Ступу. Обменялись мнениями о боях советских воинов
— Нема часу дух перевести! Партия вагонов со снарядами привалила! Хай ему бис в бок! Раньше возили от пакгаузов, а теперь — от проходной. Вертишься, як белка в колесе.
— Ездка коротка — одно смыканье! — сочувствовал бывший шофёр Кирей Зверев.
— Так я ж кажу: вертёж-крутёж! Набиваем нижний склад под крышу…
Зверев после встречи со Ступой взобрался на вершину Лысой горы и поверх вершин в бинокль прикинул расстояние от проходной до крайнего хранилища — метров сто от силы! Если поджечь вагон на краю ветки, то пожар перекинется на строения. Ветер с Селенги тянул по долине Берёзовки в сторону нового хранилища.
Глубокой ночью Зверев проник к стоянке вагонов. Разгружать опасный груз в темноте интенданты не разрешали. Он видел караульных в оцеплении. Обмануть их не составляло труда — в школе под Харбином он навострился оставлять в дураках постовых. Высмотрел он в метельной замятие часового у вагонов. Улучив промежуток, когда он топал у края сцепки, Зверев открыл крышку буксы, накрутил на сучковатую палку маслянистую паклю, помазал откатную полосу дверей вагона и успел сорвать пломбу с запорной накладки. Скатился в кювет. Караульщик, пытаясь поднять ворот короткой шинели, отвернулся от ветра. Похлопывая себя по бокам, вновь отошёл за вагон. Следующим заходом Звереву удалось бесшумно отодвинуть дверь — по смазке она откатилась легко. Прикрывшись полой, он ширкнул термитным шариком о досочку. Вспышка ослепила его. Он сунул огненный ком в щель двери, с остережением притворил её. Отпрыгнул в кювет. Упал и, утопая в намёте, уполз в тень навала грунта, образовавшегося при расчистке ложе ветки. Оскользнулся на глинистом гребне и по-заячьи упрыгал в первые сосновые заросли. В бору побежал на горку. Оглянулся: огня не было. Темнели вагоны. Часовой притопывал в сторонке от рельсов…
Железнодорожники и пожарная инспекция гарнизона свели расследование случая к одному знаменателю: искры из трубы маневрового паровоза стали причиной возгорания. Правда, и те, и другие недоумевали: почему не взорвались снаряды? Интендант, ведающий артиллерийскими складами, осведомлённый о манёвре сотрудников контрразведки «Смерш», профессионально доказал, что груз не успел нагреться до критической степени.
Невыспавшиеся, обескураженные контрразведчики сошлись в оперативном пункте сотрудников «Смерша». Голощёков курил трубку и с сожалением разглядывал свои хромовые сапоги, измызганные глиной. Фёдоров у порога очищал полы своей мокрой шинели. Васин, покашливая и шмыгая носом, расположился на диване и листал свой блокнот.
За окнами завывал с прежней силой буран. Гудели телефонные провода. Сухая ветка тополя, задевая край железной крыши, рождала скрежет, раздражающий слух.
— Что ж мы имеем с гуся, как говорят одесситы? — Васин обвёл взглядом коллег. — Что доложим генералу? Удача
— Как смотреть на происшествие. — Фёдоров не склонен был драматизировать ситуацию. В его понимании, уловка удалась, враг раскрылся. Распекать устроителей оцепления за то, что не словили диверсанта, нет основания: буран изрядно подвёл!
— Удача и неудача — родные сестры! — Голощёков стучал трубкой о край кадки с фикусом, выколачивая пепел.
— А кто осуществил диверсию? — напирал Васин.
— А почему не согласиться с выводами специалистов о возгорании от искры паровоза? — спросил Голощёков.
— Потому, товарищ старший лейтенант, что «маневрушка» в те часы находилась на ветке стеклозавода! — парировал Фёдоров, уловивший подтекст вопроса Голощёкова, желавшего умалить просчёт в организации охраны взрывгруза. По мнению Семёна Макаровича, теперь нужно усердно следить за эфиром. Исполнитель акции с пожаром не преминет отчитаться перед хозяевами. Это ведь его первый реальный шаг!
— Ты допускаешь, капитан, что будет второй? — Голощёков вновь раскурил трубку и пыхал табачным дымом. В душе он обиделся на Фёдорова, но внешне держался беспристрастно.
— И второй. И третий! — Васин заказал по телефону разговор с Читой. — Товарищ старший лейтенант, насторожите пеленгаторщиков! Ушки на макушке!
— Слушаюсь!
— По Заиграевой есть новое?
— Наблюдение пока ничего не дало! — ответил Голощёков.
— А не даст! — Фёдоров снял шинель, повесил её у входа. Ему хотелось спать.
— Поживём и увидим, Семён Макарович!
— Планомерно, поголовно, всесторонне… — Фёдоров впервые с утра улыбнулся. — А подарок к празднику получили, Яков Тимофеевич!
— Случайное, конечно, бывает. Не без греха наша служба!
Васин, занятый суммированием деталей пожара, намётками дальнейших розыскных действий, отреагировал резко:
— Случай, милейшие, — первейший враг шпионов, грабителей, диверсантов, убийц! Случайно одно. Случайно второе. Случайно третье. Уже закономерность! Преступник попадается!
— Если толковые преследователи! — ввернул Фёдоров и заговорили о Распадковой. По его убеждению, агенты всё ещё не покидают город. Они понаблюдали за пожаром — урона базе не нанесли. Они не оставят её в покое! Возможно, догадались, что взрыв не случайно не состоялся…
Затрезвонил телефон. Васин схватил трубку, придвинул к себе блокнот и начал докладывать генералу.
Фёдоров разбирал бумаги на столе. Перед ним на видном месте — приказ:
«За нарушение субординации, выразившееся в пререкании с командиром, и обсуждение приказания вышестоящего начальника капитана Фёдорова С. М. подвергнуть домашнему аресту на трое суток с исполнением служебных обязанностей».
За чтением этого документа и застал его лейтенант Сидорин. Капитан возликовал:
— Здравствуй, вояка!
На бледном лице Григри выделялись веснушки яркой крупой. Русый чуб острижен под «ёжика». Семён Макарович, которому лейтенант показался совсем мальчишкой, прикинул: «Вылитый Серёжка, братишка самарский!».
— Лейтенант Сидорин прибыл для дальнейшего прохождения службы! — Васильковые глаза его сияли. — Выписали, Семён Макарович.
Фёдоров в порыве чувств обнял Григри, усадил на диван.