На сопках Маньчжурии
Шрифт:
— Что случилось, Маргарита Павловна?
— Увезли Грушу! Как варначку каку!
— Кто увёз?
— Подкатила машина. Два милиционера — собирайся! Петька только со школы. Груня успела крикнуть: «Пригляди за избой!». Умчали куда-то с узлом…
Семён Макарович накинул на себя шинель, нацепил портупею с кобурой. Шапку — на себя!
— Ну-у, Голощёков!
Утром следующего дня очутился в приёмной генерала.
— По чьему приказанию прибыли? — Перед Чугуновым лежало представление майора Васина о переводе капитана Фёдорова в отдел.
— По велению своей совести! — отчеканил Фёдоров.
— А мы, выходит, без совести? Мы — палачи! Один
— Нет, товарищ Чугунов! Не понимаю! Я жил одним правилом: не навреди соседу! Тебе, Семён, не может быть хорошо, если рядом человек плачет от горя! Так считал и считаю! Ни в какое ярмо свою шею не подставлял! Никакой пакости от Голощёкова и ему подобных не потерплю!
Чугунов трудно дышал, справляясь с волнением. Наклонился к окну. У входа в штаб стоял часовой в тулупе. Притопывал ногами в валенках. Катила легковушка, оставляя сизый дымок позади. Утреннее солнце посверкивало на кончике штыка часового у входа…
— Пришёл запрос из Главного управления военной контрразведки «Смерш» на одного оперативника для использования в действующей армии. Не возражаете, Семён Макарович?
— Есть отбыть на фронт! — Длинный, нескладный, в помятой гимнастёрке с полевыми погонами, Фёдоров принял стойку «смирно». Заветренное лицо полыхало румянцем.
Генерал резко обернулся, обнял капитана, притянул его на мгновение к себе, похлопал ладонью по спине.
— Удачи тебе, сердечный мужик! А с Заиграевой разберусь. Слово старого кавалериста!
Семён Макарович ткнулся пылающим лицом в жёсткий воротник кителя Чугунова.
— Спасибо… Тарас Григорьевич. — Голос сорвался на хрип.
…Вечером, отчитавшись перед командующим войсками фронта, Чугунов вышел на берег Ингоды. Пихты уже сбросили иглы. Лишь отдельные ветки желтели хвоинками. Соседки их — сосны — красовались в тёмно-зелёном убранстве. Генерал подставил лицо тугому ветру. Тарас Григорьевич припоминал неласкающие слова командующего. Чем закончится анализ отражения забайкальцами атак противника по Распадковой, там, в Москве, загадывать трудно. Могут шарахнуть коротко: «Неполное служебное соответствие». И поделом: многое можно было предотвратить! И в действиях группы «Тайга» в Харбине случился сбой. Могут и отстранить. Но останутся оперативники Васин и Сидорин, Фёдоров и Голощёков… Страшно, когда позади никого. Страшно, если вслед идёт пустыня. А почему он посчитал, что уже всё предопределено? Противник знает объект. Он следит за ним. Кто исключил возможность нахождения в Распадковой вражеского агента? Ведь каждая акция по-своему запутана. Каждый лазутчик — загадка. Он — человек. В мире же нет и одного человека, похожего на другого. Он сам по себе. Он — самость. Нет, исключить вероятность того, что выловлены пескари, а щука затаилась, — никак нельзя! Мысли генерала обрели новое направление: что ещё не учтено в охранной зоне Распадковой?..
Тринадцатая глава. В Харбине
Тачибана в своём кабинете читал газету «Асахи». Его интересовали сообщения о «Кайтен» — людях-торпедах и лётчиках отряда «Горная вишня». Пилотов-смертников журналисты называли «Ветром богов». Ветер помог некогда Ниппон устоять перед чужеземцами. В 1281 году монгольский завоеватель Хубилай-хан пытался высадиться на островах людей Ямато. Тайфун — «божественный ветер» — разметал эскадру. Нога монгола не ступила в Ниппон!
На
Отодвинув газету, Тачибана, сложив ладошки вместе и наклонив голову, тихо произнёс заклинание:
— Да хранит трёхтысячелетнюю империю могучая покровительница, богиня солнца Аматэрасу О-ми-ками! Камикадзе — последняя надежда Ниппон!
Корэхито Тачибана припомнились стихи монаха Сайпоо-хооси:
Я хотел умереть бы весной, В месяц смены одежды, В вечер полной луны, И лежать, опочив, под цветами…Месяц смены одежды — февраль. Отмечается день кончины Будды. Что-то одолевают мрачные мысли Тачибану.
— Сиката-га най! — Корэхито отпил глоток сакэ «Белый журавль». — Ничего не поделаешь!
Тачибана вычитал где-то изречение прусского короля конца восемнадцатого века Фридриха Великого: «Впереди француза идут сто поваров. Я же предпочитаю, чтобы впереди меня шли сто шпионов!». Знаменитый германец известен в истории как гениальный полководец. Тачибана причастен к разведке. Он прокладывает сынам Ямато путь в дикой России. Корэхито отмечал маленькую победу: от «Арата» вновь поступило радиодонесение: «Нахожусь цели».
Не дожил сотник Ягупкин. Когда ты потерпел фиаско в своих намерениях и расплачиваешься за свою неосмотрительность смертью, значит, твоя жизнь проведена бесцельно. Помни, человек, твоя смерть не роняет твоего достоинства. Можно ли это отнести к сотнику Ягупкину? Нет! Дикарь остался дикарём: требовал от Игнатовой то, что ему не предназначалось! Золото Игнатовой принадлежало божественному микадо. Ей надо было жертвовать ценности на пользу Ниппон. Все должны помогать, чтобы уберечь империю от позора. Игнатова виновата вдвойне. Тачибана держит её на свободе, как приманку: если она — агент русских, то связной объявится!
Тачибану до глубины души бесило неповиновение харбинцев строгому ритуалу утренней церемонии в честь микадо. Ровно в 11 часов во всех общественных, торговых, государственных учреждениях раздавался звонок: прекратить занятия! Дети и взрослые обязаны поворачиваться на восток, лицом к Ямато, делая поклоны в сторону резиденции божественного императора. Минута молчания в честь героев, павших за установление Страны Восходящего Солнца. Затем поклон в сторону резиденции императора Маньчжоу-Ди-Го Пу-и. И ещё один поклон храму богини Аматэрасу О-ми-ками. В центре Харбина был такой храм.
По указанию японских властей непослушных, кто уклоняется от церемонии, тащили в полицейский участок. Учили повиновению бамбуковыми палками. Чаще других доставалось русским эмигрантам, не имеющим гражданства Маньчжоу-Ди-Го. Эти варвары не считаются с обычаями приютившей их страны!
Тачибане не нравилось, что в Харбине преобладала русская архитектура и православные церкви. Купцы, бывшие дворяне, богатые беженцы возводили русские кварталы, гимназии, особняки, как в Москве, торговые лабазы, христианские соборы. Презирая русских, он с трудом переносил балы в русском собрании, где приходилось бывать по служебным надобностям, мирился с противными престольными праздниками с колокольным звоном, купеческими оргиями. Всё претило истинному самураю!