На сопках Маньчжурии
Шрифт:
— Хватай — подавай! — покрикивал Кирей. — Руки — крюки, шибчее!
Бегом неслись к кагату. Заметил, что первая пара не обходит лужицы с ледком, а пересекает поперёк — давай за ней!
Далёкое воспоминание кинуло в жар. Он помогал таскать мешки на мельницу, к верхнему жернову. По ступенькам лестницы, рискуя сорваться или подломить ногу, мчался на верхотурье. И кровь пульсировала в висках, как вода в узком русле. И сухо во рту. И пот заливает глаза. Опередить других — гордость перед завозчиками! Отец — хозяин ветряка — подбадривал
С таким же лёгким настроением вышел Кирей Зверев на дорогу к «стеколке». И вдруг поразился: «А чем всю жизнь был занят?». Он ничего толком не умел: ни пахать, ни жать, ни строить, ни молотком колотить. Его и не учили этому. Его учили одному: делать зло человеку! «Рассоплился!» — одёрнул себя, запахивая плотнее поношенную солдатскую шинель. Последние дни Кирей ощущал какой-то озноб во всём теле и падал духом: «Не заболеть бы!».
На въезде в военный городок он заметил газогенератор Опанаса. Поднял руку. Шофёр остановил трёхтонку.
— Здорово булы, товаришок. Сидай, колы до посёлка!
Кирей оббил с валенок прилипший песок, опилки, нахлобучил будёновку в мазутных пятнах. Чёрные брови над маленькими глазами вздыбились:
— Кстати, Опанас! — Он проворно забрался в кабинку. — Слушай, браток, если человек стахановскую премию получил, что из этого следует?
— Насчёт обмыть? Га? — Вечер у Опанаса намечался свободным.
— Догадливый, хохол!
— Куда прикажете? — Вишнёвые глаза шофёра утонули в весёлом прищуре. — А-а-а, оцэ на повороте к Селенге? Хлебный ларёк рядышком с кирпичным сараем? Собака бурая лежит на завалинке возле козла?
Оба расхохотались. Кирей выпрыгнул на песчаный взгорок, махнул рукой в брезентовой рукавице. — Не опаздывай, Опанас!
Зверев спешил. В тот вечер необходимо было переместить рацию. Пользуясь ранними сумерками, урядник незаметно затерялся меж соснами. Трусцой одолевал взлобки, бегом — по заснеженным низинкам. Перед тайником в Гадючьем овраге отломал сосновую ветку, заметал свои следы. Разворошив валежник, вынул брезентовый мешок из выемки, вложил его в фанерный баульчик, хранимый в соседстве под кучей хвороста. Вспугнул кедровку, обосновавшуюся на ночлег в дупле осины…
Аркатову-Звереву дано было право самому определять способ уничтожения базы: управлять акцией из Харбина не было возможности. Двусторонняя связь не предусматривалась. Урядник умел зашифровывать короткие тексты по памяти. Сносно работал телеграфным ключом. У него не было ни кодовой книги, ни таблицы шифров. Разовые передачи вполне устраивали Тачибану. Сообщения следовали на русском языке. В случае провала японских следов не должно оставаться!..
В городе он удачно легализовался, прибившись к ремесленникам-инвалидам. Артель «Механлит» не имела отдела кадров — инспектор, бухгалтер, кассир, секретарь в одном лице.
Случайные люди подсказали Аркатову-Звереву, где спросить насчёт угла. Саманный домик располагался между длинными бараками, в глубине огороженной штакетником усадьбы. Со стороны улицы его закрывали разросшиеся черёмухи и тополя. От калитки к нему вела дорожка средь грядок и посадок малины.
Опанас без ошибки выцелил жильё Зверева. Издали учуял дурманящий запах жареного сала с луком. В прихожке стянул с себя армейский ватник. Сполоснул руки под умывальником в сенях. Пригладил ладонями свои русые волосы.
— Вечер добрый, Кирей! Хозяевам — теж!
— Хозяева в гости стреканули! — Зверев был в заячьей безрукавке, накинутой поверх застиранной гимнастёрки.
На столе в кухне под электрической лампой поблескивала бутылка. Два стакана. Опанас положил к ним краюху тёмного хлеба.
— Моя доля, Кирей.
— Обижаешь? — Зверев сузил дымчатые глаза.
Гость отнёс хлеб и засунул в карман ватника. Смущённо сел за стол.
— Сиротливо без людыны! Один да один со своей коломбиной. Старшина собачится. В гараже — доброго слова нема! Наедине со своим горем тяжко, Кирей…
— Конечная мудрость, Опанас — выжить в жестокой заварушке, в шухере этом! — Хозяин налил в кружки водки. В сковороде золотисто отсвечивали ломтики свиного сала и жареная картошка.
— Гарную премию отхватил!
— Не жалуюсь! — Шалые глаза Зверева блестели нетерпением.
Он обметнул взглядом стол. Сбегал в сени и вернулся с миской солёных огурцов.
— Гулять так гулять! Режь последний огурец! — Зверев поднял кружку. — Ну, товаришок, за победу!
Опанасу и выпить зверски хотелось, и завтра с рассветом за баранку. Ну-к, старшина унюхает? Загремишь в штрафбат, как ворюга последний…
— Не чикайся, Опанас! — Кирей опорожнил кружку, хекнул, ложкой зачерпнул картошку. Жевал убористо, жадно — поблескивали его стальные зубы.
Опанас отважился: водка обожгла горло. Заел салом. Явилась вялость в теле.
— Чого оця премия?
— Заказ фронта выполнили до срока! — Кирей хватал куском хлеба ломтики сала со сковороды. Проворные глазки его метались в поисках съестного. Отправил огурец в рот.
— Мы теж не подкачаем, Кирей. И нам выпадет премия. Как считаешь, друже?
— Всё от Бога! База важная, военная. Мой приятель по цеху всю дорогу напевает: «Наш Владимир Коккинаки долетит до Нагасаки и покажет он Араки, где и как зимуют раки!».
— То ж до войны спивали! — Опанас хмельно улыбался. — А база мировецкая! Скоро конец!
— Век жизни человека известен: наслаждайся и умирай! Вот начало и вот конец. — Кирей вновь наполнил кружки. Первым выдул и торопливо зажевал огурцом.
— Водку днём с огнём не сыщешь. Откуда у тебя? — Опанас тонул в расслабляющей истоме.