На сопках Маньчжурии
Шрифт:
«Милая, любимая, родная!
Судьба наша такая — воевать. Людка, отчаянная твоя голова! Совсем было собрался просить начальство: «Отпустите к жене!». И остановил себя: «Не стыдно?». Не мог поступить иначе. Не мог — и всё тут! Ну-к, все запросятся к семьям? У каждого есть что-то неотложное, своя боль, своё желание… Прости меня, но честно пишу тебе: не просился. Совесть не позволила. Одним словом, лопух твой и не самый смелый на свете землемер. Заклинаю тебя, Люда, береги себя! У нас Игорёк. У нас впереди —
Обнимаю и целую тебя тысячу раз».
Труп лежал на снегу возле кирпичного дома, где размещался оперпункт гарнизонных контрразведчиков. Рогожный куль прикрывал мёртвого с головой. Видны были лишь ноги в ичигах, перетянутых у щиколоток и под коленями сыромятными ремешками.
Фёдоров, дожидаясь, пока Голощёков пропустит во двор опознавателей, поёживался на морозном ветре. Маргарита Павловна робко вышла из двери. Без причины поправляла серую шаль на своей голове. Недоумённо смотрела на Семёна Макаровича.
— Товарищ Черных, будьте внимательны, — обратился к ней капитан и сдёрнул куль с мертвяка. — Знаете ли вы этого человека?
Покойник был в белом халате. Из-под пушистой шапки торчали рыжеватые волосы. Бурые усы щетинились над прикушенной губой. Жёлто-меловая кожа лоснилась, как у живого. На подбородке алели потёки.
— Почто его? — Маргарита Павловна ступила с опаской к убитому. Тёмные глава её расширились. Она облизнула сухие губы.
— Кто это? — повторил вопрос капитан.
— Неужто Платон? Не могу ручаться, однако, схож… Сын лавошника Скопцева. Обутки плошее, а о ту пору в сапожках форсил, голенища бутылками!
Семён Макарович попросил Черных отойти в сторону. Из дверей показалась Заиграева в светлых бурках. Мужской полушубок не первой носки. На голове — тёплый платок. Теребила пальцами курчавый воротник.
— Чё надо, командир?
— Человек нам не знаком. Узнаете ли вы его?
Заиграева разрыдалась и попятилась. Фёдоров придержал её.
— Агриппина Петровна, видели ли вы его прежде?
— Давно. Тогда он был щуплее. Глаза с косинкой. Уши прижаты, как у нашкодившей собаки.
— Кто же он?
— Скопцев его фамилье… Платошкой кликали. С моим Иваном на германскую забрили… Жалость кака!
— Кого жалеете?! Предатель в момент измены сам ставит на себе крест! — жёстко ответил Фёдоров.
— Какой-никакой, а человек! — подала голос Маргарита Павловна. — Почто его кокнули?
— Вот, разбираемся…
Заиграева вдруг осела. Маргарита Павловна всполошенно кинулась к ней. Потёрла снегом лицо, похлопала по щекам.
— Сомлела баба! Тираните, как погребальных! — Она помогла соседке подняться и увела её в дом.
Вызвали Петьку Заиграева. Тот смело — к мертвецу. Отвернул капюшон маскхалата. Не обнаружив раны, обратился к Фёдорову:
— Куда его, дядя Сень?
— Кто это? Где вы видели его? — Фёдоров был официален.
—
Опознаватели собрались в комнате «Смерша».
— Не буду в обиде, Яков Тимофеевич, если вы сами оформите протоколы. — Фёдоров с тяжёлым осадком на душе ушёл к себе.
Васина он застал в своём кабинете. Майор вопросительно смотрел на Семёна Макаровича.
— Голощёков фиксирует… Скопцев Платон Артамонович.
— Твёрдо?
— Можно считать, опознали. Тяжела эта ноша, заниматься трупами, Климент Захарович! Не по мне такое!
— А вы точнее можете? — Васин пропустил мимо ушей последние слова капитана. — Скопцев или кто другой?..
— Твёрдо одна Заиграева опознала. — Фёдоров удручённо расхаживал по комнате. На крашеном полу оставлял мокрые следы.
Двенадцатая глава. На Распадковой
В самом конце октября 1944 года Изот Аркатов вышел окраинными улочками в тайгу. За ремнём, опоясывавшим ватную стёганку, торчал топор. Через плечо — моток верёвки. Кирзовые сапоги крошили верх наста, мяли корку подмёрзшего песка. Снег держался местами, и на свободных от него плешинах зеленела прибитая ненастьем трава.
Сосновым бором Аркатов попал на высокий холм, за которым начиналась территория стройки. Обширная поляна над Берёзовым ключом была огорожена частым забором. На углах его — вышки с утеплёнными будками. Слышалось вжиканье пил, стук топоров. Грохотал экскаваторный двигатель. Дымили костры в прогалах между зданиями.
День был пасмурный. Низкие тучи кудлатились над вершинами сопок. Дымы стройки стелились над долиной, сквозняком их утягивало вверх и там они смыкались с подбрюшьем тёмных облаков.
Аркатова беспокоила приближающаяся зима. Снегом занесёт овраг, нужно искать новый тайник для рации и остального снаряжения. Теперь, осмотрев сверху панораму стройки и определив, что до завершения её — срок немалый: большинство помещений без крыш, часть лишь в срубах, — принял твёрдое решение о перемещении в более подходящее место своего заграничного груза. По рассказам Скопцева, урядник представил себе местоположение усадьбы Кузовчиковой-Заиграевой. Пришло время потревожить бабу.
Прислушивался он к разговорам среди горожан: что толкуют о происшествии в тайге? Но о гибели Скопцева никто и словом не обмолвился. Был слух о японском шпионе, будто бежавшем из-под носа тюремщиков, однако он воспринял его как очередную выдумку: побасенок на сей счёт во время войны не перечесть!
После рабочего дня Аркатов подкараулил прачку за железнодорожным переездом. Заиграева, худая, в тонком пальтишке, резиновых ботах, спешила домой. Клетчатый платок — до глаз. Изот Дорофеевич, нахлобучив лохматую шапку, обметнув шею до подбородка тёплым шарфом, придержал её.