На сопках Маньчжурии
Шрифт:
— О черном пиве, студент, подумайте, — сказал Петров, — в лавке за углом.
— К слову сказать, приказ Куропаткина по лазаретам, — заметил Вишневский, — запретить господам офицерам и прочее… А начальник его штаба готовится ко вступлению в законный брак, и будущая супруга его якобы проживает в Мукдене, но всем известно, что не в Мукдене, а в собственном вагоне начальника штаба. Разврат чистейшей воды! Тяжелейшая война, а второе лицо после командующего армией, начальник его штаба, изволит услаждать себя женскими прелестями. Доктор, вы самокрутки предпочитаете?
— Именно. Доза такая, которая соответствует. Простите, Нина Григорьевна,
— Лицемер отъявленнейший, непростительный, — сказал полковник. — Позволяет себе всякие пакости. — Голос его задрожал.
— Костя! — напомнила ему Вишневская.
— Хорошо, хорошо, не буду. У меня дыхание перехватывает, когда вспомню о Куропаткине. Вы, я вижу, лазарет устроили крепко. Прямо госпиталь.
— Сарай, но просторно, — сказал Петров. — Стационар. Ведь отступать дальше не будем, приказали оборудовать по всем правилам. Деревянные кровати, чистое белье. И в достаточном количестве. Будет у нас не хуже, чем в любой общине Красного Креста. Заглянул к нам вчера доктор Дукат, главный врач санитарного поезда великой княгини Марии Павловны. До войны в Петербурге заведовал подачей скорой помощи. Образованнейший врач. Хвалил. Но, по существу, хвалить нечего. Я об этом говорю всюду и везде и со своим главным врачом в этом смысле нахожусь в постоянной вражде. Огромный процент раненых гибнет у нас до самой простейшей медицинской помощи! А почему? Потому что с поля боя мы выносим раненых только при благоприятных условиях! Не умеем выносить из огня, не умеем оказать помощи под огнем. В прежнее время, когда сражения были относительно непродолжительны, такой порядок можно было еще терпеть, сейчас он невозможен! И наконец, малая хирургическая активность в полевых условиях. Обмоем, перевяжем — и в тыл! А раненый нуждается в немедленной операции, и всем ясно, что живым до госпиталя он не доберется…
— Доктор, ведь лично вы постоянно нарушаете это правило, — сказала Вишневская.
Петров крякнул и поправил огненные волосы, спадавшие на лоб.
Горшенин принес в кувшине пиво.
— Есть шампанское, но бутылка, вместо двух с полтиной, тридцать пять рублей!
— Купцы любят деньгу, — усмехнулся Петров. — Этот барак обошелся нам столько, что в России можно было бы каменный дом построить.
Он разлил по кружкам пиво.
— Хотя и не полагается провозглашать тост, имея в руках кружку с пивом, — сказала Вишневская, — я поднимаю тост за благополучное окончание всех твоих дел, Костя.
Чокались. От стаканов шел тупой звук… Должно быть, и в самом деле чокаться пивом нельзя.
Нина встала из-за стола раньше других. На дворе было темно и прохладно. Едва сделала несколько шагов, как услышала, что ее окликает Горшенин. Вышли за ворота. Широкий ровный ветер несся с полей. Все таки хороший ветер.
Благодарная Горшенину за то, что он стоит рядом и молчит, Нина сказала:
— А Вишневский здесь куда смирней, чем в своей палатке у Тхавуана.
3
Юдзо лег на одеяло, накрывшись от комаров кисеей. Солнце село. Нежно светящаяся сероватая ткань облаков, их широкие острые крылья казались ему торжественным голосом природы. Природа говорила, пела, восклицала, чему-то учила, от чего-то предостерегала этим полетом облаков, этим нежным течением неба над притихшей землей.
Только
Саката пригнал из деревни Гудзятун больше ста носильщиков. Они отлично таскали батальонное и даже полковое имущество, однако их почти не кормили и при каждом случае избивали, полагая, что все китайцы ненавидят японцев и шпионят в пользу русских. В конце концов носильщики под руководством некоего Гао, захватив ночью две винтовки, пытались бежать. Их задержали. Командир полка приказал Сакате проучить беглецов. Что подразумевал он под словом «проучить»? Во всяком случае, что-нибудь обыкновенное. Не сразу стало известно, как Саката «проучил» сто тридцать пять китайцев. Он велел молодым, только что прибывшим солдатам пополнения уничтожить китайцев холодным оружием.
Когда Яманаки узнал об этом, он пришел в ярость. Подстерег Сакату на пустынной тропе, неожиданно вырос перед ним из-за дубов и преградил путь.
От волнения он говорил нечленораздельно. Саката мог только понять, что он, Саката, такой же гнусный убийца, как и его отец. Наконец Саката понял, что он опозорил всю японскую армию.
— Что же мне делать? — спросил он иронически.
— Неужели вас нужно учить?
Глаза Сакаты сверкнули:
— Вас, глупого человека, нужно учить! — сказал он и пошел прочь.
Он подал рапорт. Командир полка не счел возможным разрешить инцидент между офицерами собственной властью. Яманаки вызвали к генералу Футаки.
Генерал долго рассматривал капитана, повязку на его глазу, обветренное лицо, красные руки.
— Я понимаю вас, — сказал Футаки. — Вы самурай и герой. Я не опасаюсь называть вас этими именами, потому что ими называет вас командир полка… Итак, допустимо ли, с точки зрения самурая, убийство ста тридцати пяти китайцев, среди которых было не более пяти виновных?
Яманаки не отрываясь смотрел в черные глаза генерала и, уже как второстепенное, видел небольшие жесткие усы, бледные губы и ежик седоватых волос над покатым лбом.
— Да, — ответил себе же Футаки, — допустимо. И даже — целесообразно! Вы слышали когда-нибудь о доктрине маршала Ямагаты — всеобщее покорение? Слышали, но не задумывались над слышанным? Всеобщее покорение и совместное процветание! Маньчжурия! Монголия! Дальний Восток, Китай, Сибирь. Что говорят нам звуки этих слов? Представляете вы себе, что это? Для вас, солдата, это — горы, реки, пустыни, которые должны быть преодолены, миллионы людей, которые должны быть убиты.
Футаки точно задумался.
— Миллионы людей! — повторил он. — Кто знает, какие армии встретятся нам на пути? Куропаткин хочет собрать полмиллиона. А что будет через десять лет? Не думаете ли вы, что простой самурайской доблести, когда к тому же уважают врага и почитают его храбрость, мало для столь великих задач? Я читал статьи капитана Сакаты. Смысл их в том, что для войны нам нужны не только свойства души, но и свойства разума. В эпизоде со ста тридцатью пятью китайцами Саката решил приучить молодых солдат к солдатскому делу. Не на соломенном чучеле, а на точном материале. Нельзя отказать ему в правильном ходе мыслей. Надо, чтобы солдат хотел убивать. Это не так весело говорить, но каждый японец должен желать убивать, и убивать много. Капитан Саката не совершил ошибки, ошибку совершили вы. Ошибку непонимания. Я жду, что вы загладите свой проступок.