На сопках Маньчжурии

Далецкий Павел Леонидович

Он поехал на Моховую к Глаголеву.

Вот у Глаголева кабинет!

Шкафы красного дерева, книги — корешок к корешку. Обширный стол красного дерева, на котором книги, журналы, брошюры, рукописи…

Кожаные кресла около стола.

Глаголев в кресле читал газету. Собственно говоря, это и есть высшая форма жизни: ученый размышляет о революции!

Красуля невольно подражал ему. Он тоже хотел быть ученым революционером и пользоваться неограниченным авторитетом. Но почему это так — вот у Глаголева огромный авторитет, а у Красули совсем не огромный.

Ведь знает он много и пострадал! Так почему ж?

Красуля частенько думал над этим вопросом. Ему казалось, что в мире существуют несмежные плоскости, в которых люди живут и действуют. И вот Глаголеву, сообразно его плоскости, достается и авторитет, и прочие душу утоляющие дары, а Красуле, не менее достойному, не очищается ничего, все нужно брать с бою. А разве то, что он берет с бою, хоть сколько-нибудь соответствует его подлинному значению? Какие-то ошметки, огрызки.

Красуля рассказал о положении на заводе: постоянная антивоенная агитация со стороны большинства возбуждает всех. В распаленном состоянии от рабочих можно ожидать чего угодно: и демонстраций, и бойкотов, и политических забастовок.

— Так-с, — сказал Глаголев. — Нам не привыкать стать. Сейчас ЦК в наших руках. Будем действовать. Вспоминаю мою последнюю перепалку с Грифцовым. Весьма был развязный господин. Не соблюдал ничего и ничего святого не имел. Спасибо судьбе, убрала его из Питера. — Он помолчал. — Буду у вас, но о строжайшей конспирации уж вы сами, Анатолий Венедиктович, побеспокойтесь.

— Побеспокоюсь, как всегда.

Спустился по лестнице, осторожно прошел по двору, — никого, даже дворника.

И на улице ничего подозрительного. Да и не могло быть иначе: Глаголев молодчина — работает, но вне подозрений.

8

Комната, в которой жил Парамонов, окнами выходила и на Шлиссельбургский тракт и на Смоленский переулок. Напротив дровяной склад, и оттуда в жаркие дни веяло приятным смолистым запахом.

Таня шла сюда, одетая в серенькое платье, перепоясанная черным лакированным кушачком, в соломенной шляпке, с полей которой ветер старался унести пеструю ленту.

Под забором дровяного склада, на редкой городской траве, сидела Варвара Парамонова с ребенком на руках.

Что ж, она вышла с ребенком посидеть на траве! Все-таки здесь чистый воздух, Нева рядом. Отсюда Варвара отлично видит тракт. Вон проехала пролетка с жандармским ротмистром Чучилом. Со времен майских событий на Обуховском заводе его знает вся Невская застава. Варвара Парамонова, в те дни еще Варя Вавилова, жила с отцом у Путиловского завода. Когда разнесся слух о том, что для расправы с забастовавшими обуховцами вызваны казаки и пехота, путиловцы бросились через пустыри на помощь товарищам.

Вместе с отцом побежала и Варя. Отец сначала кричал на нее:

— Куда ты, Варька! Цыц! Пошла домой, мать ведь одна.

— Мать дома, — отвечала Варя, — а там поди есть раненые.

Путиловцы соединились с семянниковцами и направились к Обуховскому заводу.

Но казаки их не пустили. Варя шла, повязанная

синим платком, в юбке, к которой пристали прошлогодние репья, рядом с отцом и высоким мастеровым. Мастеровые шагали тесными рядами, а навстречу рысью ехали казаки.

Офицер еще издали крикнул:

— Куда, мерзавцы?

Кто-то из передних рядов ответил:

— Мы люди православные, а не мерзавцы!

Лошади пятились, рабочие шли. Варино сердце бешено билось. Высокий мастеровой сказал ей:

— Ну зачем пошла, девушка? И как это тебя пустили!

— А ты попробуй не пустить ее! — огрызнулся отец.

— Никак, папаша?

— До сих пор считался им.

— Ну, в таком случае…

Мастеровой не кончил, потому что казаки повернули назад, офицер взмахнул шашкой. Сотня развернулась и понеслась на толпу.

Варя видела оскаленные конские морды, нагайки, нахлестывавшие коней; из-под ног сотни ветер нес в сторону города облачко жидкой пыли. Рабочим нужно было взяться под руки, врасти в землю, и тогда разбился бы вихрь коней об их ряды, но кто-то не выдержал и побежал, за ним второй, третий, и вдруг плотная толпа стала зыбкой: кто шел вперед, кто бежал в сторону, кто стоял.

И в эту зыбкую, дрогнувшую массу людей ворвались казаки и стали со всего плеча хлестать нагайками.

У Варвары на всю жизнь на спине рубец. А высокого мастерового Парамонова, который схватил за ногу и стащил с коня казака, ударившего ее, другой казак полоснул шашкой. Правда, удар пришелся плашмя, но был так силен, что Парамонов упал.

— Вот оно, христолюбивое воинство, — бормотал он потом, сидя в овраге вместе с Варварой и ее отцом.

Через полгода он стал ее мужем, этот высокий мастеровой Парамонов.

В те дни за Невской заставой впервые увидели ротмистра Чучила. И вот он сейчас проехал в пролетке, сидя прямо, опираясь ладонями на эфес шашки.

«Едет он куда-нибудь, — думала Варвара, — или просто озирает свои владения?»

Несколько ранее она приметила Пикунова. Пикунов прошел с двумя своими дружками в трактир «Тверь». Все в его цеху заняты на сверхурочных, а Пикунов никогда не занят. Дружков у него теперь много по заставе. Третьего дня они даже по улице гуляли, икону достали из Лавры — идут, поют, извозчиков останавливают. Рядом с Пикуновым шел лавочник Дурылин. Котелок съехал у него на затылок, пиджак расстегнут, в руке толстая палка. И с такими же толстыми палками шествовали братья Лебедевы, известные по всей заставе драчуны.

Видела Варвара битюгов, шагавших своим тяжелым битюжьим шагом, впряженных в подводы, нагруженные ящиками и мешками. Видела одноконных и пароконных извозчиков, на все она обращала внимание, хотя, казалось, была занята только младенцем, ползавшим по платку.

Она увидела и Таню, которая, дойдя до угла, быстро повернула вдоль стены дома и исчезла в сенях.

Был воскресный день. В большой комнате Парамонова накрыт стол. Что ж, люди хотят в воскресенье чаю попить вместе со своими знакомыми! Песни попеть, — вон у стены на кушетке балалайка, гитара, мандолина…