На сопках Маньчжурии
Шрифт:
— Так почему же вы не сказали этого своему генерал-лейтенанту, вы, врач, интеллигентный русский человек?!
— Черт с ним! — вяло сказал Нилов.
— Браво! Наконец вы чертыхнулись! Только жаль, что заочно.
— Я вам открою еще одно достоинство генерала Трепова, — раздался из палатки голос Петрова. — В госпитале второй георгиевской общины он до того вошел во вкус своего начальствования над медициной, что самостоятельно поставил больному диагноз…
Горшенин захохотал
Нина мыла неподалеку циновки и подумала: «Господи, о чем это Горшенин? Ведь начался бой…»
Прозрачное утро стояло над Ляояном, и в этом прозрачном утре плыл тяжелый грохот пушечной пальбы и злой, ворчливый ружейный треск. Небо на востоке постепенно мутилось: завеса дыма, багровая в лучах солнца, тянулась к городу.
В первые часы раненых в лазарете не было. Доктор Нилов куда-то бегал, вернулся встревоженный. Сказал Нине, которая сидела около куба и следила за фильтрацией воды:
— Был на вокзале, хотел зайти к Державину, в санитарный поезд княгини Юсуповой, они богаты, попросить у них марли… Поезд их издалека виден, весь выкрашен в белую краску, как поезда членов императорской фамилии; смотрю, ищу, не вижу, не нахожу. Там, где он стоял, — красные товарные вагончики, правее — зеленые. Я туда, я сюда, — оказывается, уже укатили в Мукден! И лазареты Красного Креста, Тобольский, Гродненский и Новгородский, тоже укатили, еще ночью…
Он был встревожен, мял черную бороду, и на белом мягком лице его точно уходили внутрь черные, встревоженные глаза.
— Мы же дивизионные, Лев Семенович!
— Да, что-то будет, что-то будет…
Первые раненые поступили к девяти часам. Они были мрачны, говорили, что японская артиллерия засыпает все шрапнелью и шимозами; японцы, как мураши, идут в атаку. Но поступившие после полудня, когда уже шел дождь и горизонт исчез в тучах и дыму, не были так мрачны. Они рассказывали, что японцев бьют и что проходу им вперед нет.
Вишневская была бледна, расспрашивала раненых и со страхом смотрела на каждые носилки.
— Я раньше не боялась, — сказала она Нине. — Была уверена, что это невозможно. А теперь, понимаешь ли, он в таком состоянии…
«А мне, — с холодной тоской подумала Нина, — мне теперь не за кого бояться».
Раненые продолжали прибывать. Они страдали, и никакие Нинины печальные мысли не могли помешать ее работе.
Солдаты лежали в сарае, палатках, фанзах и просто на земле на циновках.
Изнемогая от усталости, Нина несколько раз в течение дня выходила на дождь, и дождь освежал ее.
В углу палаты протекла земляная крыша. Васильев полез на крышу со снопом соломы. Шум боя не затихал, доносился с той же стороны откуда и утром, и это означало, что русские не отступают.
В
— Если поставить на динамо десять человек и заставить крутить — будет свет или нет?
— Оставь! Какой тут свет!
— Надо спросить Горшенина — он, кажется, физик.
Вечером дождь перестал, тучи поднялись. Нина вышла на улицу. Да, ветер подул с запада, он поднимал тучи и на широких небесных просторах быстро расправлялся с ними, угоняя их туда, к морю, на Японию.
Вернулся Горшенин, посланный в штаб, посмотрел на Нину, сказал:
— Сестричка, на вас лица нет… Ну а в общем благополучно, победа! Остаемся на тех же позициях. Собственными глазами читал приказ Куропаткина: «… завтра не ограничиваться пассивной обороной, а переходить в наступление по усмотрению командиров корпусов». Все-таки здорово, я даже не ожидал.
— Боже мой, как хорошо!
Как ни велико ее горе, но жизнь есть жизнь, — впервые за много дней она почувствовала удовлетворение: значит, вся эта кровь не напрасна!
Повозка с ранеными въехала во двор. Нина увидела смуглое лицо, запекшиеся губы, желтовато-огненный цвет щек. Все было воспалено, трудноузнаваемо. Но она узнала его:
— Корж! Ваня!
Побежала за солдатами, чтобы перенести раненых. Сердце тоскливо билось.
— Боже мой, вот и Корж, — шептала она.
Ветер приподнимал полотнища палаток, они вздувались и хлопали с мягким, приятно-полным по звуку треском. Нина сама выбрала циновку, на которую должны были положить Коржа, и приготовила все для того, чтобы осмотреть его раны.
— Вот сюда, вот сюда, — звала она солдат, — несите его сюда.
Коржа опустили на циновку.
— Ну вот, милый мой Ваня, — говорила Нина, принимаясь снимать повязки.
Глаза Коржа были полны радости. Такую радость она встречала уже не раз у солдат, вынесенных прямо из боя, в котором они побеждали; они даже ран своих не ощущали.
— Ну вот, Ваня, — говорила она, — вы молодец… вы когда ранены?
— В самом конце, Нина Григорьевна… некоторых ранило в начале, а я весь бой принял… Ох и досталось же им!.. А у нас подпоручика Шамова убили, патроны подвозил. Прямо в шею, тут же скончался. Подполковнику Измайловичу прострелили грудь. А Свистунов ничего, стоит живой и невредимый. Нина Григорьевна, я все хотел вам сказать: кто истинный герой, так это поручик Логунов…
Нина слабо улыбнулась. Что ж, светла должна быть память по герою!