На сопках Маньчжурии
Шрифт:
Ширинский молчал. Свистунов стоял рядом и тоже молчал. Жук придвинулся к самому краю крыши и передавал наблюдения:
— Григорий Елевтерьевич, всё! Все до одного япошки из тех, что остались в живых, сиганули… Здорово!
Ширинский никак не ожидал, что эта дикарская, животная атака может привести к победе. Если же она привела к победе, то атака войск, стремительно идущих на штурм со штыками наперевес, должна была бы дать еще больший эффект. В этом он был убежден. Но он молчал и покашливал, потому что не знал, что предпринять. С минуты на минуту
А Шульга все еще бьется около потока.
— Вода все прибывает? — спросил Ширинский.
Свистунов промолчал.
«Если отправить второго посыльного с приказанием не отступать, все равно он опоздает», — думал Свистунов. Он стоял мокрый, белый от ярости, по самый нос нахлобучив фуражку.
Руки Ширинского, державшие бинокль, дрожали.
1-я рота оставляла высоту, а четверть часа назад Жук сообщил Штакельбергу по летучей почте о ее взятии.
Капитан Яманаки лежал в гаоляне, наблюдая за противником. Русские, с таким искусством и храбростью овладевшие сопкой, вдруг ни с того ни с сего, как дети, которым надоело играть, бросили позицию и скрылись в направлении железнодорожного полотна.
Яманаки отдал краткий приказ. Солдаты, усталые от боев и непогоды, вскочили и, напрягая все силы, побежали за своим командиром.
Капитан бежал впереди всех. Он скользил, падал; солдаты его скользили, падали; Юдзо упал несколько раз. Что значили все его соображения о безумии войны? Он воевал, как воевали все! Маэяма мог быть доволен.
Взобравшись на гребень сопки, попрыгав в свои окопы, японцы сейчас же открыли по русским огонь.
Русские шли кучно, они не ожидали обстрела; они несли раненых, кругом катились потоки, раненых переправлять через них было нелегко.
Японцы били с неистовым озлоблением, русские не отстреливались. Они попытались рассыпаться по полю, но те, кто был около раненых, не могли рассыпаться и падали жертвами японского огня.
Свистунов подошел к Ширинскому. Почти прошептал:
— Вы отдали японцам высотку! Вы! Понимаете?..
И, волоча ноги, проваливаясь в рыхлую крышу, направился к лестнице.
Логунов спускался к потоку. Шульга топтался на противоположной стороне…
Японцы снова открыли артиллерийский огонь по деревне. Ойяма делал последнюю попытку ударить всеми силами на неподдающийся корпус. Он собирался бросить атакующие полки во фронтальную атаку и вместе с тем готовил обходное движение, чтобы в момент наивысшего напряжения русские оказались в клещах.
Когда Свистунов выезжал из деревни, земля гудела, дрожала от выстрелов сотен орудий, бивших на фронте протяжением в восемь верст; воздух выл и дрожал, впадина, в которой лежали Гудзядзы, покрылась столбами огня. Прямо из земли полыхало желтое пламя, с зеленоватым, нестерпимо режущим глаза ободком, потом пропадало, вскидывался фонтан густого темно-коричневого дыма, и далеко во все стороны летели комки железа и земли. Японцы стреляли шимозами.
Дорога, по которой вчера шел батальон, вся
Ширинский, Жук и несколько солдат охотничьей команды обогнали Свистунова.
— Капитан, приказываю отбить сопку! — крикнул Ширинский.
Свистунов выругался. Ветер донес его ответ до ушей Ширинского, но Ширинский только хлестнул плетью коня.
У ручья беспомощно барахтался Шульга.
Переправой стал распоряжаться Свистунов. Он повел роту левее, к тому месту, где недавно переправились Логунов и Хрулев и куда Логунов спускался сейчас с остатками своей роты.
Когда 3-я рота и вместе с ней Ширинский оказались на левом берегу, Логунов скомандовал «смирно».
Ширинский проехал вдоль фронта, — неровный, ломаный фронт! Стоят не по росту. Только что из боя? Но солдат — это не шпак, солдат должен быть везде солдатом.
— Распустили нижних чинов, поручик! Много убитых и раненых? Вы думаете, что, если много убитых и раненых, это ваша заслуга? А как вы роту вели, смею спросить? Ползли? Пока ваш солдат лежал брюхом на земле, в него можно было стрелять как в соломенное чучело! По этому поводу, насколько мне помнится, вы получили от меня категорическое запрещение.
— Так точно.
У Логунова задрожала губа. Отвратительный твердый ком возник в его груди, расширился…
Две роты выстроились лицом к реке. Ширинский проехал вдоль фронта, остановился, выпрямился в седле и кричал, выделяя паузой каждое слово:
— Приказываю… роте… смыть… позор… и вновь… овладеть сопкой, согласно заветам русской воинской чести… Как ходили ваши отцы и деды! Без выстрела!
Вдруг из рядов раздался суровый ровный голос:
— А мы на расстрел не пойдем!
Наступила та тишина, которую не могли нарушить ни артиллерийская канонада, ни шум несущейся воды.
Еще два голоса крикнули:
— Вашескабродие, на расстрел не пойдем!
Солдаты стояли по-прежнему каменно. Ширинский побледнел.
— Не заслужили расстрела! — снова раздался первый голос. Логунов узнал голос Хвостова.
Ширинский в упор смотрел на солдат, конь его топтался. Что происходит — бунт, возмущение? Арестовать зачинщиков? Расстрелять на месте?
— Командир батальона, — крикнул он Свистунову, — выявить бунтовщиков! Военно-полевому суду! Роте атаковать противника и кровью смыть позор!
Свистунов подъехал к нему вплотную.
— Григорий Елевтерьевич, — сказал он глухо, — есть случаи, когда подчинение равно преступлению. Я не разрешу расстреливать свою лучшую роту.
Командир полка и командир батальона смотрели друг другу в глаза. Ширинский сжал шпорами бока коня, от неожиданности конь прыгнул в сторону, потом поскакал, забирая вправо. Поручик Жук и охотники мчались за командиром полка.
Свистунов, бледный, приблизился к ротам и дрогнувшим голосом скомандовал: