На сопках Маньчжурии
Шрифт:
Алешенька и какой-то подполковник отправились искать нашу артиллерию.
Нашли ее, напав случайно на колею. Артиллерийский штабс-капитан стоял на зарядном ящике и смотрел в небо.
— Штабс-капитан, по приказу генерала — немедленно огонь!
Штабс-капитан посмотрел на подполковника и соскочил с зарядного ящика.
— Не могу стрелять.
— То есть как «не могу»? Почему «не могу»?
— Господин подполковник, куда стрелять?
— Позвольте, но японцы же стреляют.
— Японцы нас видят.
— Позвольте,
— А вот эти штучки вы приметили?
Штабс-капитан протянул руку, указывая на синевшие в вечернем воздухе контуры того, что Алешенька определил как деревянные вышки.
— Что же это такое?
— У них переносные вышки, они их ставят, где им нужно, и видят нас, а мы их не видим. Я влез на зарядным ящик, но, к сожалению, кругозор невелик.
— Я вам приказываю стрелять, — рявкнул подполковник, — приказ генерала. Немедленно!
Штабс-капитан пожал плечами:
— Слушаюсь, но вы дадите мне гарантию, что я не открою огонь по своим же частям?
За те полчаса, в которые подполковник и Алешенька искали артиллерию, ход сражения в гаоляне с бригадой Симамуры определился.
Отряд Орлова отступал. Солдаты шли торопливо, ни на кого не глядя, инстинктивно стараясь попасть на старую дорогу.
Увеличивали беспорядок обозные повозки, которые под орудийным обстрелом неслись в разные стороны. Повозные нахлестывали животных, гоня их прямо на людей.
Несколько минут Ивнев еще видел впереди себя подполковника, но вдруг подполковник исчез. Может быть, слез с коня, может быть, куда-нибудь свернул, а может быть, погиб, потому что рядом разорвалась шрапнель.
Холмики, обратившие на себя внимание Ивнева, опоясались огнем и дымом; их заняла японская артиллерия. Теперь под прямым обстрелом оказались оба фланга отступающего отряда.
«Нас уничтожают в гаоляне, как сусликов! — билась у Алешеньки мысль. — Почему японцы умеют действовать в гаоляне, а мы не умеем?»
Когда-то он по-детски мечтал личным героизмом решить судьбу сражения… Можно ли было остановить отступающих, можно ли было повести их за собой?..
На дороге, на краю канавки, образованной потоками дождя, Алешенька увидел Орлова и Штакельберга. Орлов что-то быстро и торопливо объяснял, а Штакельберг похлопывал себя хлыстом по голенищу сапога.
— Вы не понимаете, как японцы оказались на вашем правом фланге? — громко спросил Штакельберг. — Очень просто: когда какие-то две роты японцев продвинулись туда, Орбелиани отступил. Это обычная тактика нашей конницы. Это не конница, не солдаты — это саранча. Она только жрет. Я сам, как вы знаете, кавалерист, но то, что я вижу, позор!
Орлов опять заговорил, но очень тихо, и Алешенька не разобрал его слов.
— Вас поставили в трудное положение, — усмехнулся Штакельберг, — дали вам запасных, которые никогда не видели гаоляна, а вы, изволите видеть, сразу их в гаолян? Гаолян — это наша смерть. Почему
Орлов пошел к коню, тяжело взобрался на него. Взгляд его скользнул по офицерам.
Лицо Орлова было потно, измучено и жалко. Он заторопил коня. В безотчетном порыве Алешенька поехал за ним.
Следующие полчаса были полны криков, приказаний, езды, беготни. Орлов, Алешенька и еще несколько офицеров останавливали отступающих.
Но запасные, сразу, без подготовки попавшие в гаоляне под расстрел, не обращали на них внимания.
Только недавно жили они среди своих семей, занимаясь в привычной обстановке привычным трудом. Не так-то просто все это оставить и идти умирать, не зная за что. Солдаты мелькали между повозками, страха не было на их лицах; были упорство и решимость: они не хотели делать то, чего не понимали.
Меньше батальона собрал генерал Орлов. Он жал Алешеньке руку, благодарил за помощь, но с собой дальше не брал. Он собирался ударить с этим батальоном на деревню Дайяопу, в тыл Симамуре. Он сразу похудел, глаза запали, губы запеклись.
Алешенька хотел было сказать: «Ваше превосходительство, сейчас из атаки ничего не выйдет. Лучше собрать солдат, дать им успокоиться и уже потом…»
Но он понимал, что Орлов не послушает его, что он в таком душевном состоянии, когда для него нет иного выхода, кроме того, который он наметил.
24
Штаб Куропаткина — три большие дивизионные палатки и круглый шатер — Алешенька Ивнев нашел восточнее деревни Чжансутунь. Повара в палатке готовили ужин.
Алешенька вошел в шатер. Куропаткин сидел за походным столиком, перед ним лежала бумага, карандаши, но он не писал.
— Наконец вернулись и вы, Алешенька Львович. Расскажите о своих впечатлениях. Впрочем, отдохните. На вас лица нет.
Алешенька, не сказав ни слова, вышел. Что из того, что на нем лица нет? Разве в этом теперь дело? Ведь он видел, ведь он понял! Ведь нужно было его, очевидца, расспросить! Ведь время не терпит!
В штабном помещении, вопреки обыкновению, столов было мало, чины штаба лежали на бурках, на соломе, курили и разговаривали.
Харкевич поместился на своем генеральском пальто. Усы его сегодня были особенно опущены и совершенно сливались с бородкой, подстриженной треугольником.
— Какие новости, ваше превосходительство? — спросил Алешенька.
— Вы — непосредственный источник новостей, рассказывайте-ка!
— Какие там у меня новости, командующий ими даже не поинтересовался!