На темной стороне Луны
Шрифт:
— Вас прямо домой, товарищ подполковник? — спросил водитель разгонной машины. — А то мне дежурный велел через полчаса быть на месте…
— Поехали домой. Проедем по центру, — Тура сел удобнее. Водитель крутанул баранку.
Туре хотелось взглянуть на чайхану Сувона. Теперь он, Тура, один знал о существовании капкана. И сам отвечал за жизнь человека, согласившегося им помогать.
Сигнал о прибытии опия был прост — Сувон должен был перевесить стенной ковер. Справа от кухонной двери висел ковер. Если что — повесит налево.
— Может, за театром свернем? — шофер спешил. Тура пожалел, что выбрал дорогу через
Невесело раздумывал Тура о том, что если смерть Пака связана как-то с этим опием, то за жизнь Сувона нельзя копейки поставить. «А как я теперь его прикрою? Я уже никто. Рано или поздно это должно было произойти. Все шло к тому. Случай с Паком, история с новым двигателем… Это только повод. От меня решили избавиться».
Как только они съехали с верхней эстакады Великой развязки, в хвост им пристроилась машина. Яркий сноп света ударил в затылок, потом фары пригасли, и у Главпочтамта машина ненадолго отстала, но перед ЦУМом появилась снова.
Тура наклонился к шоферу:
— Сейчас будет поворот направо. Поедем переулками. Перехватим «хвост»…
Водитель тоже заинтересовался. Резко тормознул на повороте, дернул руль направо и сильно газанул — «Волга» развернулась под прямым углом, влетела в переулок, шофер выключил свет и остановился за будкой утильсырья. Мимо них с ревом промчалась машина, через миг красные габаритки исчезли за поворотом.
Шофер выругался сначала, потом засмеялся:
— Свои! Патрульная машина 13–47…
Из газет:
«Я начинал много рассказов о велогонках, но так и не написал ни одного, который мог бы сравниться с самими гонками на закрытых и открытых треках или на шоссе… — писал замечательный американский писатель Эрнест Хемингуэй. — Но я все-таки покажу Зимний велодром в дымке уходящего дня и крутой деревянный трек: и шуршание шин по дереву, и напряжение гонщиков, и их приемы, когда они взлетают вверх и устремляются вниз, слившись со своими машинами…»
Замечательный подарок строителей дает гостям Олимпийских игр в Москве возможность своими глазами увидеть, почувствовать накал величайшего спортивного единоборства на треке…
Тура пришел в управление рано. В его кабинете на диване спал Какаджан Непесов — видимо, работал всю ночь. Когда Халматов вошел в кабинет, Какаджан даже не пошевелился.
На столе лежали недописанные рапорты:
«Проверка с помощью электромагнита места вероятного нахождения пистолета в пруду вблизи кафе „Чиройли“ положительных результатов не дала. Дополнительные мероприятия прекращены ввиду наступления темноты…»
«По предварительным данным, грузинский коньяк „KB“, аналогичный имевшемуся при потерпевшем Сабирджоне Артыкове, в торговую сеть Мубекской области не поступал…»
— Тура Халматович! — Какаджан приподнял голову, хотел встать.
— Спи пока. Ты мне только помешаешь.
— Мне показалось, что вы разговариваете с Корейцем…
— Приснилось. Я сейчас допишу план оперативных мероприятий. Ты потом отдашь его на машинку от своего имени и утвердишь у Гапурова.
— Равшана?!
— Да, спи…
В начале десятого Тура закончил писать. Потом не спеша стал разбирать содержимое
Странная технология — от простого пересыпания из ящика в короб личные вещи превращались в мусор. Это удивительное превращение сопровождалось сильным шумом — стуком, шуршанием, шелестом, беззвучным колыханием клубов старой пыли.
Лежавшее в сейфе Халматов не стал трогать, встал, огляделся, как перед дальней дорогой — уходил-то навсегда, и отправился в отдел кадров. Всю ночь он думал о мучительной процедуре выдворения, что его ждала сегодня. О вопросах, на которые трудно ответить. О пересудах, домыслах и сплетнях, которые вызывает его неожиданный уход.
Все оказалось, однако, проще, чем он ожидал. Генерал дал команду освободить Туру от унизительных формальностей и расспросов. Оформить все как можно быстрее.
Начальник канцелярии — безвозрастная Тоня Степанкова, дама, искушенная в перипетиях службы, встретила Халматова такой улыбкой, словно он каждый день по утрам подписывал у нее обходной лист, именуемый в просторечии «бегунком». Обменялись впечатлениями насчет погоды, пока она переписала на Гапурова исходящие и входящие бумаги, значившиеся за Халматовым. Ни слова не говоря, отметила она и те графы «бегунка» которым приличествовало больше значиться где-нибудь в обиходных листках министерства, а не скромного областного управления: «гостиница», «библиотека художественной литературы», «спецбиблиотека»…
— Вот и все, — кивнула приветливо Степанкова, подавая «бегунок». — Счастливо, Тура Халматович. Заходите.
— Обязательно, — сказал он серьезно.
— Я бы на вашем месте сейчас покатила в Сочи, — ласково улыбалась Тоня. — Или вовсе в Москву…
— Совет? Намек? Указание? Я подумаю…
В хозяйственном отделе выяснилось, что за ним также ничего не значится. Его фамилию только вычеркнули из ведомости на получение денежной компенсации за обмундирование к майским праздникам.
Пистолет отдавать было неприятно. Тура стоял перед барьером у стола дежурного, за спиной которого раззявились дверцы оружейного сейфа. Вынул из кобуры из-под мышки «Макарова» — толстую, черно-вороную стальную машинку с рифлеными щечками-накладками на рукояти, привычно-теплую, всегда согретую теплом его тела, надежно-тяжелую — столько раз прикрывавшую его от страха и смерти! Этому ладно собранному и ловко свинченному куску металла он столько раз доверял свою жизнь — и ни разу стальной друг не подвел.
Дежурный обернулся к сейфу и достал из гнезда белую картонку-»заместитель», которую выдают хозяину оружия на время хранения пистолета в сейфе. Больше Туре «заместитель» никогда не понадобится — он отдавал «Макарова» навсегда. Дежурный взял ножницы и разрезал картонку крест-накрест. Все. И Тура наконец положил пистолет на стол. Ничего — ни горечи, ни досады, ни боли он не испытывал — только необъяснимый жгучий стыд. Будто прилюдно велели снять штаны.
Махнул рукой и отправился в поликлинику. Дежурный хотел крикнуть, чтобы он сдал кобуру, но слишком давно знал Халматова — и застеснялся, понимая его состояние.