На тихой Сороти
Шрифт:
Все у нас не как у добрых людей. — Она вытряхнула на кухонный стол содержимое своего тощего кошелька с потертыми боками. Аккуратно сосчитала деньги и сказала то ли мне, то ли себе:
У Анастасии Дмитриевны сегодня день рождения. Пирог испекла с черникой. А тут...— Она безнадежно махнула рукой. Приказала мне:— Сиди смирно. Сама туда носа не суй и ребятишек не пускай, чтоб не мешали. Я схожу в «Шаги-раги». Дюжину пива да раков куплю. Надо же людей угостить.
Сколько же ей? — поинтересовалась я.
Тридцать один,— ответила Тоня и на сей раз не сделала
Ай-яй-яй, какая старая! А мне только тринадцатый пошел...
Балда ты,— беззлобно выругалась Тоня и, повесив на руку грибную корзинку, ушла.
Я была раздосадована. И зачем, спрашивается, их караулить? Что я, сторож, что ли? Кино из-за этого прозеваю. Виталий Викентьевич обещал нас всех провести бесплатно. Он в клубе свой человек. Драмкружком командует и на рояле играет, чтоб было веселее немое кино смотреть.
Голоса за дверью стали громче. Спорили о трудодне. Это было мне знакомо. В Сергиевке тоже на всех сходках колхозники спорили, как делить хлеб: по едокам или по работникам.
— Да поймите вы наконец, что уже повсеместно вводится трудодень как единственно приемлемая мера оценки труда! — кричал Федор Федотович. А мать все кашляла. Ей бы и в самом деле надо лежать да пить пареный калиновый настой, а не спорить в таком дыму. Была бы здесь моя бабушка, она бы ее живо вылечила.
До начала занятий в школе оставалась одна неделя. Я волновалась: школа новая, ребята незнакомые, по каждому предмету теперь будет отдельный учитель. А это ведь совсем не то, что один Петр Петрович. Беспокоило меня и другое. Я выросла из своего школьного тйлатья, сшитого два года тому назад из бабушкиного шерстяного платка. Да и вообще платья, привезенные мною из деревни, стали малы и тесны. Что надеть в школу? За вечерним чаем я спросила об этом Тоню в присутствии матери.
— Галинке приспособим твое школьное,— не задумываясь решила Тоня. — А ты наденешь фланелевое, коричневое. Белый воротничок пришьем.
Это единственное из моих платьев было мне пока впору, но я его ненавидела за несуразный фасон: все в сборках, и рукава как фонари.
Да не надену я его! — возмутилась я.
Наденешь как миленькая,— довольно мирно возразила Тоня.
Сама носи. И что же это такое? — Голос мой дрожал от обиды. — Дине сшили новое кашемировое платье, Люсе тоже. Надя — круглая сирота — и то пойдет в новом. Одна я как оборванка. Небось бабушка к каждому празднику справляла мне обновку, авы...
Мать отодвинула недопитый стакан чая и молча ушла в спальню. Тоня, насупив брови, стала меня отчитывать громким шепотом:
— Скажи, есть ли у тебя хоть капля совести? Дина твоя у родителей одна. Люся — тоже. У Надиных теток все свое: дом, огород, куры, коза. Да за Надиного отца они пенсию получают. А вас трое на материнской шее да я четвертая. Как же ты можешь сравнивать?— Она с сердцем пихнула по столу масленку-курицу, выхватила из плетеной хлебницы белую лепешку и шмякнула ее перед моим носом. — Это что, даром дают? Да?
Я выскочила из-за стола, забилась в закуток за русскую
Первого сентября я, против обыкновения, не могла проснуться сама. Меня подняла Тоня:
— Собирайся. Завтрак на столе. Отведешь Галинку в нулевку. Мне некогда, побегу в Михайловское. Меду мне там для матери продать обещали.
Принаряженная Галька уже пила чай. Она была в школьном платье, перешитом из моего и отутюженном до сизого блеска. Толстые черные косички с красными бантами торчали врозь, как проволочные.
—Зина, скорее сказала она мне,—а то опоздаем.
Настроение у меня было прескверное. Кое-как умывшись, я села за стол. Есть не хотелось. И не хотелось надевать фланелевое платье. Так не хотелось, что и сказать нельзя...
И, вдруг Тоня вынесла- из спальни на растопыренных руках синее шерстяное платьице с белым воротником и перламутровыми крупными пуговицами. Приказала мне:
— Надевай! ...........
У меня замерло сердце.
– Тоня, откуда?
—.От верблюда,—сердито буркнула Тоня.
Платье на мне сидело так, будто было сшито по самой точной мерке. Повертевшись перед тусклым трюмо, которое Тоня очень дешево приобрела по случаю, я осталась довольна обновой. Опять спросила:
— Где вы взяли?
— Мать твоя перешила из своего праздничного,— глухо отозвалась Тоня. — А теперь самой, бедняге, в люди выйти не в чем...
Тоня, да когда же она шила?
Ночами, когда ты спала, как барыня.
«Эх ты, дубина осиновая!» — укорила я себя. Но надо признаться честно, совесть мучила меня недолго. В школу я летела, как на крыльях. Галька спешила за мною впробежку, но все равно отставала. Только у базара я намеренно задержала шаг. Пусть люди полюбуются на мое платье. Ну и платье! Ни у одной девчонки, конечно, такого нет.
Пушкиногорская школа мне очень понравилась. Все здесь было не так, как в деревне. Во сто раз лучше. Веселее.
Учебный день начался общей школьной физзарядкой. Все классы от нулевого до седьмых выстроились на просторной школьной площадке перед зданием школы. На крыльцо вышли директор и все учителя. Перед строем встала пионервожатая Катя Соловьева и звонко скомандовала:
— На вытянутые руки — разомкнись!
Гам, писк, веселая кутерьма. Кое-как разомкнулись...
— Смирно! Согнуть руки в локтях! На месте бегом, марш!
Цок-цок-цок! — каблуками о булыжник, точно эскадрон боевых коней в строю.
Руки на бедра! Присели! Раз! Два! Раз! Два!
Прыжки на месте! На двух ногах! Раз, два! Раз, два! На правой! На левой! На двух! В стороны — вместе! Вперед—назад! Раз, два! Отставить! Руки в стороны — вдох! Шире грудь!..
Очень уж мне понравилась веселая школьная зарядка. Ноги стали легкими-легкими, а тело совсем невесомым. Вот бы сейчас припустить во весь дух до горы Закат и обратно...
Но прозвенел звонок. В первый раз в новой школе.