На тихой Сороти
Шрифт:
Заметно притихла Захариха. Вдруг, на удивление всем, почти перестала выходить из дома и редко толкалась на базаре. В церковь с готовыми просфорами и обратно—вся и дорога. Наблюдать за нею стало совсем неинтересно.
А на базаре появился новый спекулянт.
Надя толкнула меня в бок:
— Гляди!..
Здоровенный, в вышитой тюбетейке на бритой голове, в ладной толстовке цвета хаки, в широченных синих галифе, заправленных в блестящие хромачи, он не спеша ходил по базару, зубоскалил с молодухами, ко всему приценивался, но ничего не покупал.
Потом остановился возле некрасивого парня, торговавшего из-под полы свежей рыбой:
— Эй, малой, почем сиги? А много у тебя?
Хоть и говорил спекулянт почти шепотом, мы с Надей все слышали и навострили уши.
Милиции-то не боишься? — спрашивал он.- Браконьеров она ведь не жалует.
Гы-гы-ты1 — скалил зубы парень. — Пока твоя милиция шорох-ворох — мы в мешок да наверёх... Давай задаток, купец. А так дураков нонеча нетути.
Пока мы разыскивали Катю-вожатую, бритоголового спекулянта как черт подхватил. И браконьер скрылся. Вот тебе и бдительность...
Каждое утро я просыпалась озабоченная. Наскоро пила чай я, не дожидаясь медлительной сестренки, бежала в школу. Дел у меня было выше головы. Меня избрали старостой класса, членом школьного учкома, редактором классной стенгазеты. И надо было ходить на спевки школьного хора, которым. управляла наша Анна Тимофеевна. Хорошо, что учеба мне давалась легко, так что на приготовление уроков я больше часа не тратила. Зато надо было помогать Наде по арифметике. Она не умела решать задачи про бездонные бассейны, в которые по одной трубе вода втекала, а из другой бесконечно вытекала, про поезда, идущие друг другу навстречу. Тут требовались воображение и сообразительность, а Надя не умела мысленно себе представить, как все это должно происходить. Приходилось из спичечных коробков сооружать железнодорожные составы, а из спичек прокладывать на кухонном столе рельсы — тогда она понимала. На все это требовалось время, а его мне как раз и не хватало. Тоня сердилась: «Совсем от дому отбиваешься». Впрочем, теперь, с приездом бабушки, она в моей помощи не нуждалась.
Дина училась на «хоры» и числилась классным художником. Вовка Баранов тоже не отставал по учебе и был старшим по сбору металлолома и утильсырья. Надя возглавляла санитарную комиссию класса. И только Люська Перовская ехала на одних «удочках». Уроки готовила кое-как, а то и вовсе не готовила. Врала без зазрения совести: «Анна Тимофеевна, тетрадку дома забыла!» Или клянчила у меня перед началом занятий: «Дай списать!» Я молча подносила к ее задорному носу кукиш. Люська на меня-обижалась: «Жадина-говядина! Леньке-то небось даешь списывать...»
Я в свою очередь возмущалась: «Не даю, а сам берет, когда меня в классе нет».
Ругали мы Люську и стыдили — что об стену горох. И в общественных делах она такая же бесшабашная. За все берется и ничего до конца не доводит. Начнет писать плакат — бросит, на спевки является с опозданием и никогда не знает слов — стоит и мычит. Поручили ей собирать мопровские пятачки— она сразу же потеряла кисет с казной. Деньги возместила Люськина мама.
Вот плясать Люська мастерица: и «барыню», и «яблочко» — как по воздуху летает. Будет выступать на школьном концерте 7 ноября. Это ей по сердцу, потому что репетировать не нужно. Впрочем, надо отдать справедливость: и у Люськи есть свое увлечение. Она состоит активным членом кружка воинствующих безбожников и не пропускает ни одного заседания. Виталий Викентьевич, руководитель и лектор кружка, очень хвалит Люську и считает ее своей ближайшей помощницей.
До празднования 7 ноября оставалось меньше месяца. Подготовка была в самом разгаре. И вдруг нас посетила беда.
Как раз накануне религиозного праздника покрова в больнице умерла Маня Козлова-маленькая. Скончалась от заражения крови.
Моя
— Не гневи бога! Отмучился дитенок, и слава господу. Ты подумай, каково бы ей жилось на свете, калеке бедной... — Но дед Козлов плакал так, что борода была мокрой, как банная мочалка.
Хоронили Маню всей школой, с духовым оркестром, со знаменами. Рыжий Прокоп не был на похоронах. То ли не захотел прийти, то ли побоялся. С кладбища мы шли строем и пели песню про храброго барабанщика: «Погиб наш юный барабанщик, но песня о нем не умрет!»
А потом дед Козлов и моя бабушка заочно отпели Маню в церкви и устроили у нас дома скромные поминки. Кутью пшеничную сладкую ели. Блинами да киселем Маню поминали. А бедную Манину мать три раза водой обливали из медного кувшина — так ей плохо было...
За неделю до 7 ноября четвероклассников принимали в пионеры. А заодно и нас из пятого: меня, Надю и Люську. В последний момент подала заявление Аленка Чемоданова. У Аленки были приличные отметки, и она давно могла стать пионеркой, да мамочка не разрешала. А тут, видно, разрешила. За себя я почти не волновалась: пионерское торжественное обещание выучила назубок, повторила про себя несколько раз подряд свою коротенькую автобиографию и была в полной готовности. Правда, меня несколько смущало одно щекотливое обстоятельство. А вдруг зададут вопрос об отце? Что ответить? Что я его и знать не знаю, что ношу не отцовскую, а дедушкину фамилию, как и мама моя. Но ведь это не ответ! Обязательно спросят, кто отец, может, буржуй какой или бывший нэпман... Выкручивайся как знаешь. Не хотелось мне обращаться с таким делом к Тоне, но поневоле пришлось. Та насмешливо сказала:
— Можно подумать, что тебя в партию- принимают, а не в пионерию. Никто тебя ни о чем не спросит.
— А вдруг спросят?
Вмешалась бабка:
Какой спрос, такой и ответ. Знать не знаю, ведать не ведаю. И дело с концом.
Да кто он хоть? Может, жулик какой или контра?
Тоня засмеялась:
Ну, матушка, совсем в своей школе рехнулась. Революционного матроса в контрреволюционеры, в жулики! Ну и ну!..
Дитенок, он из простых,—сказала бабка. — А теперь инженер по кораблям аль пароходам. Так и скажешь, если спросят, не к ночи он будь помянут...
Получив такую исчерпывающую информацию о родителе, я совершенно успокоилась. Оставалось позаботиться о Наде. Ее опять могли не принять. Дома у Нади весь передний угол в столовой занят иконами всяких размеров. Даже в ее светелке иконы. К тому же Надины тетки участвовали в пасхальном крестном ходе, и это тоже могло обернуться против Нади.
По этому поводу мы всей компанией два раза совещались в библиотеке, в теплой тесной каморке, которую Виталий Викентьевич именовал своим кабинетом. (Он нас любил, встречал приветливо и разрешал рыться на книжных полках сколько душе угодно. За это мы вытирали с полок пыль и подклеивали рваные переплеты, а Надя заполняла карточки-каталожки.)
На совещании мы думали, спорили и беззлобно переругивались. Наконец приняли предложение самого разумного из нас — Вовки Баранова. Решили всем вместе явиться к Надиным теткам и поговорить с ними по душам.
Разговор об иконах должна была начать я, как староста класса, а остальные поддержат. Ну а уж если не поможет, подключим в это дело Катю и Анну Тимофеевну.
Неожиданно мы приобрели сообщника в лице Виталия Викентьевича. Как всегда торжественно, библиотекарь сказал:
— Вам, и только вам, принадлежит будущее! Пионерия — это прекрасно. От французского «пионье» — исследователь, первооткрыватель! Первый всегда и во всем. Я сам лично поговорю с уважаемыми Анной Максимилиановной и Марией Максимилиановной.