На тихой Сороти
Шрифт:
Это Пашка Суханин!..
Ври больше!—усомнился Вовка.
Надя сказала уже громко:
Я ж тебе не Люська, чтоб врать. Что- я, Пашку не знаю? Когда их раскулачивали, он просил у моихтетей что-то спрятать. Они отказались. Так он нам всю посуду перебил. Тети не жаловались. Побоялись...
Вот это клюква!—присвистнул Вовка. — Значит, он, паразит, сбежал из Сибири... А ну, айда к Анне Тимофеевне! Посоветуемся.
Я одна пойду,— возразила я. — Зачем нам всем так поздно беспокоить учительницу! Вы идите домой, а завтра я вам все расскажу.
На том и порешили.
За последнее время
Анна Тимофеевна, жила при школе в маленькой комнате в одно окошко. Жилище учительницы мне нравилось своей опрятной простотой. Ничего лишнего. На беленых стенах небольшой портрет Ленина в черной простой рамке. Полки с книгами. На старом письменном столе гипсовый бюстик Пушкина, стопки тетрадей да голая серая ветка тополя в стакане с отбитым краем.
Над узкой койкой под голубым байковым одеялом— домотканый ковер из грубой разноцветной шерсти (подарок моей бабушки). Над ковром тусклая от времени маленькая фотография под стеклом: боевой командир в длинной шинели и наплечных ремнях вздыбил коня. Это фронтовой друг Анны Тимофеевны, командир кавалерийского эскадрона, погибший в Сальских степях. На ковре настоящая кавалерийская шашка в черных ножнах — память боевой юности моей учительницы. Один венский старый стул и одна табуретка. Вот и все. Анна Тимофеевна была по-домашнему в длинном фланелевом халате, лоб по самые брови обвязан синим гарусным шарфом.
— У вас болит голова? — Я извинилась и хотела уйти.
— Не уходи. Посиди со мной. Мне сегодня что-то очень одиноко,— сказала Анна Тимофеевна. — Раздевайся. Я принесу чайник. — Она ненадолго вышла из комнаты и возвратилась с зеленым закопченным чайником. Стала заваривать чай. Но я пришла не для того, чтобы пить чай, а для серьезного разговора. Так я и сказала.
— Что случилось? — встревожилась учительница.— Маме хуже?
Нет. Она идет на поправку. Наум Исаич сказал, что скоро разрешит ей сидеть и читать. Я пришла по другому делу. Ребята послали. Но вы чем-то расстроены. Я лучше завтра приду. Ладно?
Нет, девочка, не расстроена я. Просто озабочена. Нехорошо у нас. Неблагополучно. То здесь, то там враги поднимают голову. Мешают нам спокойно жить и работать. И не только в нашем районе...
Анна Тимофеевна, да откуда они берутся?
— Ты же знаешь, Зина, сколько у нас врагов. Ведь мы, в сущности, пока одиноки. Кругом капиталистические страны. Вот и засылают к нам всякую нечисть. Да и внутренний враг не дремлет: притаившиеся бывшие белогвардейцы, кулаки, подкулачники. Ранили твою мать, а мы и не знаем кто. Только догадки строим. А ведь они где-то скрываются! Вернее, кто-то их укрывает. Значит, у них есть сообщники. А это худо. Очень, девочка, худо. Так по какому же ты делу?
— Я насчет Пашки Суханина... Его дедушка Козлов на базаре видел. А Захариха...
Анна Тимофеевна
Ин-те-рес-но! — задумчиво протянула она, когда я со всеми подробностями рассказала о нашем визите к Захарихе. — А Надя не ошиблась?
Ну что вы, Анна Тимофеевна! Она его хорошо; знает. Увидела, даже ойкнула. Он ее теток когда-то, обидел. Учительница задумалась. Мы долго молчали.
Ясно! — Анна Тимофеевна, так неожиданно стукнула ладонью по столу, что я вздрогнула.— Сколько же сейчас времени? — Она достала из бокового ящика стола большие мужские часы.— Ого, одиннадцатый час. Поздновато. Но... Вот что, Зина. Мы сейчас сходим в одно место. Ненадолго. А потом я тебя провожу до дому и извинюсь перед Тоней. Выспишься. Завтра выходной.
Она сегодня ночует в больнице.
— Отлично,— скупо улыбнулась учительница. Она точно преобразилась на моих глазах. Опять вдруг как бы помолодела. Одеваясь, двигалась по комнате легко, проворно и бесшумно.
Куда мы, Анна Тимофеевна?
В милицию.
Ой, я не пойду. Чижова боюсь...
Анна Тимофеевна усмехнулась:
— Чудачка ты, Зина. Чего ж его бояться? Чижов — человек неплохой. Шумлив немного, это верно. А так... Да и не он теперь начальником милиции, а мой однополчанин Дмитрий Петрович.
Я присвистнула:
Вот так-так. Выходит, Чижова сняли?
Не сняли, а перевели на другую работу,— поправила меня Анна Тимофеевна,— более подходящую.
Интересно, а Леньку Захарова он искал? Обязательно спрошу в милиции...
В кабинете начальника милиции я как открыла рот, так и позабыла его захлопнуть. Не верила своим глазам. За столом начальника сидел спекулянт! Тот самый бритоголовый толстяк, которого мы с Надей проворонили на базаре...
Сидит, как правый, и насмешливо мне подмигивает!
— Здравствуй, Митя! — запросто сказала Анна Тимофеевна спекулянту.— Мы к тебе по делу.
Он вышел из-за стола, поправил бляху ремня, поздоровался за руку с учительницей, меня легонько щелкнул по лбу и засмеялся:
— Эх ты, сыщик!.. Помнишь, как на базаре меня выслеживала? Кто ж так выслеживает! Ходит по пятам, как приклеенная, и глаз не спускает. О Шерлоке Холмсе читала? Обязательно почитай. Это, брат ты мой, не так просто. Целая наука есть. Криминалистикой называется. Вот кончишь школу и учись на юриста. Пойдешь к нам работать?
— Не пойду.
— Это почему же?
— Милицию не люблю.
Начальник засмеялся, а Анна Тимофеевна чуть-чуть нахмурила брови. У меня жарко запылали уши. Вот всегда так — ляпну не подумав, а потом хоть стой, хоть падай. Дмитрий Петрович улыбнулся и озорно подмигнул мне маленьким голубым глазом:
— Так, значит, не любишь милицию? Да уж ладно, не красней. Ну, так по какому же вы делу?
Выслушав Анну Тимофеевну и расспросив подробно меня, Дмитрий Петрович сказал:
— Спасибо. Что молодцы, то молодцы. Боюсь, Анюта, хвастаться, но кажется, кое-что начинает проясняться... Вот.так-то. Теперь, пионерия, слушай и мотай на ус: ребятам, друзьям твоим, и тебе еще раз большое спасибо за бдительность. Это первое. Второе: гражданку Захарову приказываю оставить в покое. Не следить за ней ни в коем случае! Как будто ее и нет в поселке. Поняла?