На тихой Сороти

Чудакова Валентина Васильевна

Вместе с нами и Анной Тимофеевной секретарь напился чаю со Стешиными ватрушками, жесткими, как подошвы.

— Ох, кутний зуб сломал о твою стряпню,— шутливо сказал он Стеше.

Уходя, секретарь сказал Анне Тимофеевне:

— Во всем полагаюсь на вас. Дровишки и все прочее, сами понимаете... — Он долго глядел на меня, не мигая, точно мысли мои изучал, потом усмехнулся: — Ничего. Перемелется — мука будет. А бандитов мы поймаем! Непременно поймаем. Довольно этим волкам рыскать по нашим лесам.

В кухню с шумом ворвалась сияющая рыжая Эмма. От порога закричала:

— Наум велел сказать! Наум велел... — Увидев секретаря, осеклась, да так и .не договорила, что наказывал

передать нам ее муж —доктор.

Две недели после операции мама была между жизнью и смертью. От большой кровопотери часто теряла сознание, бредила. Больную держали на уколах, возле нее круглосуточно дежурила сестра. А бабушку ни уговорами, ни силой так и не смогли выдворить из палаты. Она почти не спала, но держалась как железная, и, по признанию самого Наума Исаича, лучшей сиделки и не требовалось.

Срочно нужно было сделать переливание крови — возместить кровопотерю. Потребовались доноры. Кровь дали Тоня и Петя-футболист. Предлагали Валентин-агроном и Ходя, но их кровь не подходила по группе. И у Кати-вожатой не взяли, потому что добровольных доноров оказалось гораздо больше, чем требовалось. В кабинет к Науму Исаичу стояла очередь комсомольцев. Моя бабушка плакала от благодарности. Дело пошло на поправку. Больная пришла в себя и попросила есть. Бабушка от радости упала в обморок, и ее на дежурстве сменила Тоня. Теперь они дежурили по очереди, а иногда оставляли мать на попечение Анны Тимофеевны или жены Федора Федотовича.

Бабка моя воспрянула духом. Отслужила благодарственный молебен за исцеление болящей и из-за этого поссорилась со мной.

Сразу после Нового года из поселка исчез Ленька Захаров. Сбежал, а в ящике своего школьного стола я обнаружила сапожную коробку, перевязанную бечевкой. На коробке — Ленькины каракули: «Это Васька. Мне его некуда деть. Потому как выпустить — околеет. Отдай его Вадьке. Он ручной. А трескает все, что ни дашь».

Делать нечего: в субботу взяла я полусонного ежика домой и, не желая объясняться с Тоней без соответствующей подготовки, потихоньку выпустила его в спальне под мамину кровать, положив туда большую картофелину и кусок хлеба.

Утром рано на ежа напоролась босой ногой Тоня. Как она закричала!

— Кто принес в дом эту противную колючку? Сейчас же выбросьте вон!

Проснулся Вадька, увидел ежика — заревел благим матом:

— Не надо вон! Там снег...

Бабушка сказала:

Пусть живет заместо кота. Вон сколько мышей под печкой развелось. Что он нас объест, что ли?

Не в том дело, что объест,— возразила Тоня. — На лешего мне лишняя грязь?

Ежи — они чистоплотные,— уговаривала бабка.. Но Тоня не сдавалась:

Нормальные ежи зимой спят, а этот...

Что тебе еж — медведь, что ли?

Пока спорили, ежик выбежал из-под кровати и, как кот, растянулся гармошкой посереди комнаты. И на брюшке у него оказались не колючки, а мягкая рыжеватая шерстка.

Васька, Васька, Васька! — позвала я и почесала карандашом ежиное брюшко.

Ой, Васька смеется! — взвизгнул Вадька. А ежик и в самом деле морщил черный курносый нос, точно улыбался.

Так и остался Васька-ежович в нашем доме полноправным жильцом. Днем спал под кроватью, ночью ходил по всей квартире: топ! топ! топ! Тоня, просыпаясь, ворчала: «Скотина, топает как слон!» Но терпела: ежик ловил мышей не хуже кота. Совсем затихли мыши под теплой печкой.

Иногда ежик и днем прогуливался. Нацепит на колючки обрывок газеты и ходит, как под зонтиком,— забавник!

Глядя на ежика, я часто думала о Леньке. Куда подевался? Куда подался в такой мороз в своем драном пальтишке и дырявых валенках-обносках?.. В поселке на этот счет говорили,

что Ленька ушел в бепризорники, укатил зимовать в теплые края и что в таком случае из него вырастет махровый бандит. А зачем было Леньке убегать в беспризорники, если он и дома отлично беспризорничал? Мне не хотелось верить в Ленькино бандитское будущее. В его озорстве не было бессмысленной злобы и жестокости. Он никогда не нападал первым, не задирал малых и слабых, а если с кем и дрался, то на равных. Сады и огороды в поселке он опустошал не подряд, а с выбором: у попа, дьякона, сытых обывателей. Зато ни одно яблоко ни он, ни его адъютанты не сорвали в маленьком саду Надиных теток, у какой-нибудь вдовы или одинокой старушки. Однако эта благородная черта Ленькиного характера мало кем замечалась. Ленька ходил по поселку грязный, оборванный, голодный, дерзкий и независимый. К тому же он был постоянным второгодником и сыном Захарихи. Этого было более чем достаточно для стойкого определения Ленькиной репутации: хулиган, босяк, мазурик. Поэтому об исчезновении Леньки жалели немногие. Разве что его осиротевшие адъютанты, Анна Тимофеевна да я. Вот уж не думала не гадала, что буду так о Леньке тревожиться. Ведь пока он был здесь, я его почти не замечала, злилась, когда он мне мешал на уроках или брал без спросу мои тетради, оставляя на полях следы грязных пальцев. А теперь я сидела на своей «Камчатке» в полном одиночестве, и мне очень не хватало моего беспокойного соседа. Он мне даже во сне снился. Приснилось, что Леньку в лесу убили бандиты, которые ранили мою мать. А что, если это и в самом деле так?.. Ведь они на все способны. Своей тревогой я поделилась с друзьями. Меня подняли на смех. Первая, конечно, Люська: «Какой совслужащий или активист-селькор! Нужен он бандитам, как петуху тросточка». Остальные ее поддержали: «Зачем бы Леньке сейчас в лес идти? Что он там в снегу забыл?» «Так-таки и сидят бандиты в лесу на морозе. Держи карман шире...» Так где же он?!

Дельную мысль высказала Катя Соловьева. А не подался ли Ленька на Кузбасс, вслед за нашими комсомольцами? Целый отряд добровольцев — двадцать человек из района уехали перестраивать угольный бассейн. А командиром Михаил Михайлович, секретарь молодежный. На два года уехали.

Что ж? Могло быть и так. Леньке уже почти пятнадцать лет.- Не очень-то ему интересно сидеть в пятом классе. Мог и махнуть на Кузбасс. Но как же он доберется в своей одежонке? Ведь замерзнет где-нибудь на поездном буфере...

Катя дала Михаилу Михайловичу телеграмму по оставленному им адресу. Шли дни, но ответа почему-то не было. Может быть, наших комсомольцев перебросили на какую-нибудь другую стройку и Михаил Михайлович не получил телеграммы?..

Мысль навестить Захариху не очень-то пришлась по душе моим друзьям. Люська сморщила нос:

— А ну ее в болото!

Динка тоже состроила недовольную гримасу. Но меня поддержали Надя и Вовка Баранов.

Вдруг Захариха что-либо знает о Леньке? Может быть, он ей написал?

К Захарихе, чтобы наверняка застать ее дома, мы отправились в девять вечера. В подслеповатых оконцах ее развалюшки не было света, и мы было решили, что хозяйки нет дома. Но Люська, проваливаясь по пояс в сугроб, пробралась к самому окну и, прислушавшись, решительно махнула рукой:

— Дома!

Все пятеро мы поднялись на скрипучее крыльцо и тоже прислушались. В доме громко спорили два голоса: женский и мужской. Захариха с кем-то ссорилась.

Дверь в сенцы была изнутри на запоре. Вовка Баранов постучался. Голоса сразу смолкли. Захариха не спешила открывать. Постучалась я. Потом очень громко Люська. И только тогда послышались тяжелые шаги и Захарихин голос: