На участке неспокойно
Шрифт:
— Не очень.
— Надо класть в больницу!
— Захочет ли?
— Положим силой!
— Я бы всех пьяниц привлекала к уголовной ответственности.
— Ты уж больно строга 1
— Ничего я не строга. Ты вдумайся только, сколько гибнет хороших людей из-за этой проклятой водки, — строго заговорила она. — Ты бываешь в милиции, знаешь, что почти все преступления совершают люди в нетрезвом состоянии. Я вот себя как-то представила на месте его жены и едва с ума не сошла… У нее же трое детей, Вася! Один одного меньше. Да еще свекровь больная… Нет, я бы судила пьяниц открыто, чтобы
— Права, Рийя, — нежно ответил Василий.
— Вот видишь, — смутилась она, — видишь, и не защищай, пожалуйста, пьянчужек, а то рассержусь… Мы же вместе боремся с ними.
Разговорившись, она вся порозовела от волнения и стала еще красивей.
— Понимаю тебя, Рийя. Ты все сказала правильно. Ничего не преувеличила. Пьяниц нельзя щадить!
— Конечно же, Василь, конечно!
— Мы с Сергеем Борисовичем решили на каждом предприятии организовать секции дружинников по борьбе с пьяницами и хулиганами. В них войдет боевой народ. А мне предложили возглавить это дело. Справлюсь?
— Справишься, не хнычь.
— Рийя…
— Что, Василь?
— Мороза обвиняют в краже из магазина… Неужели мы в нем ошибаемся?
— Я не верю, Василь.
— Дознание ведет Шаикрамов. Он как будто неплохой оперативник.
— Дознание — это еще не все, Василь. — Рийя посмотрела на влюбленную пару, сидевшую на соседней скамейке, радостно вздохнула и невольно потянулась к Войтюку.
— Ага, вот где вы|—вдруг раздался торжествующий голос Абдуллы Зияева.
Василий и Рийя посмотрели друг на друга, стараясь глазами высказать то, что готово было сорваться с губ,
— Чумовые вы, ребята, клянусь аллахом! Брали бы с меня пример и все было бы хорошо… Знаете, как я назвал сына?
Он был рад поделиться своим счастьем со всеми друзьями, забыв, что многим уже говорил об этом.
— Как же ты назвал своего сына? Рашидом?
— Ты — дочь Магомета. Клянусь аллахом! — воскликнул Абдулла. — Я так и назвал его. Знаете, сколько он весил, когда родился?
— Четыре килограмма двести пятьдесят граммов! — ответил Василий. Он глядел на Абдуллу и улыбался.
— Правильно, Василий. Клянусь аллахом, ты — сын Магомета!
— Знаете, какие глаза у Рашида? Черные, как агат, — продолжала за Абдуллу Рийя.
— Вы читаете мои мысли…
— Скоро твои мысли будет читать весь Янгишахар, — засмеялся Василий.
— Нет, быть отцом — самое великое счастье на свете. Ты, конечно, пока не сможешь понять меня… Кстати, — перевел Абдулла взгляд с Василия на Рийю, — что мы будем сегодня делать? У меня чешутся руки.
— Не беспокойся, без дела не останешься, — пообещала Рийя.
— Надо с Эргашем и его дружками поговорить, — нахмурился Абдулла. — В последнее время они совсем распоясались. Хлещут водку, как сапожники. Как бы не натворили чего-нибудь. Эргаш, по-моему, ничему не научился в заключении.
— Мы уже беседовали с ними вчера, когда ты был на работе, — посмотрел на Зияева Василий.
— Вы все им сказали? Да? Ничего не забыли? Я бы Эргаша выселил из города…
Разговаривая, они медленно шли по аллеям, подставляя лица мягким лучам заходящего солнца.
ОТПАВШАЯ
1.
Подполковник Абдурахманов грузно поднялся с кресла и подошел к Автюховичу, сидевшему в противоположном углу кабинета.
— Ты пойми, мы отвечаем с тобой за каждого нашего сотрудника, — запальчиво произнес он, удивляя Автюховича звонким срывающимся голосом. — Ни одно даже малейшее нарушение не должно быть скрыто нами. Надо строго наказывать всех, кто нарушает дисциплину. Давать поблажку — значит, не уважать самих себя. Тебе, как секретарю партийной организации, надо зарубить это на носу… Да-да, пожалуйста, не отворачивайся, я говорю вполне серьезно. Ты должен завтра же собрать партийное собрание и обсудить поведение Голикова!
— Вы можете мне, как секретарю партийной организации, только посоветовать сделать что-нибудь, — сдерживая гнев, глухо отозвался Якуб Панасович. — Приказывать же вы не имеете права. Коммунисты отдела избрали меня своим вожаком, и я не стану злоупотреблять их доверием!
— Не бросайся такими словами, капитан, — отошел от Автюховича подполковник. — Мы с тобой не на собрании и не в кабинете Ядгарова.
— Я думаю и говорю везде одинаково. Не надо мне делать подобные замечания, ведь вы уже более пятнадцати лет в партии.
— Ладно, ладно, распетушился, — сдался Абдурахманов.
Он сел за стол и нервно забарабанил пальцами по стеклу. Его нижняя мясистая губа отвисла, на щеках четко обозначились глубокие морщины.
Автюхович, не меняя позы, сбоку рассматривал начальника отдела и все больше убеждался в своей правоте.
Они говорили о Сергее Голикове. Абдурахманов
ill
поинтересовался, проверены ли жалобы шофера больницы Садыкова и лотошницы Розенфельд. Капитан ответил, что проверены, и факты, о которых говорилось в жалобах, не подтвердились. Сергей Голиков в обоих случаях действовал правильно и был совершенно трезв. Абдурахманов, очевидно, ожидал другого ответа — он обвинил Автюховича в беспринципности и субъективизме и потребовал перепроверить жалобы. Автюхович категорически отказался это делать, заявив, что жалобы проверяли коммунисты, которые еще никогда не были уличены в нечестном отношении к партийным поручениям. Тогда-то Абдурахманов и попытался повлиять на секретаря партийной организации как начальник отдела.
«Что бы он сделал, если бы узнал о выпивке Голикова с Крупилиным? — думал Якуб Панасович, следя за подполковником. — Правильно ли я поступил, не сказав об этом поступке? Может, надо было сразу обо всем сообщить коммунистам?»
Автюхович давно знал Голикова. Они познакомились еще до службы Сергея в Советской Армии. В то время Якуб Панасович работал в Ташкенте, в управлении охраны общественного порядка, оперуполномоченным отдела уголовного розыска.
Был теплый июньский вечер. Сквер Революции сверкал тысячами электрических лампочек, разбросанных по многочисленным аллеям. У цветочного магазина, как всегда, о чем-то оживленно разговаривали любители-цветоводы. Из молодежного кафе лилась веселая, бодрая музыка, которая, казалось, делала еще чище настоянный на травах и цветах воздух.