На участке неспокойно
Шрифт:
— Что же ты намерен предпринять?
— Пока не знаю. Во всяком случае, так его не оставлю…
— О чем же вы еще говорили с Якубом Панасовичем? — не отступал младший лейтенант.
— Так, о разных пустяках, — не сразу отозвался Сергей.
— Ты еще не сказал о выпивке у Крупилина. Как к этому отнесся Якуб Панасович?
С поля налетел горячий упругий ветер. Он с шумом ударился о берег реки, зашуршал газетами, разбросан-; ными на старом топчане, который стоял на краю площадки, обжег жаром Сергея и Лазиза. Откуда-то, должно быть с пасеки, белевшей спереди хлопкового поля, донесся
Неслышно вошел Юлдаш-ака с двумя арбузами и дыней. Сказав, что скоро будет готов плов, он взял ведро, стоявшее под топчаном, почерпнул из реки воду и, не торопясь, начал поливать площадку.
Ожидая ответа, Лазиз думал: «Сказать о том, как он уговаривал самовлюбленного Крупилина никому не сообщать обо всем, что произошло у него в магазине, или не сказать?»
— Так как же отнесся к твоему сообщению Якуб Панасович? Выпорол?
— Было…
— Бы-ло, — скопировал Лазиз Сергея. — Ты только что перечислял недостатки, которые имеются в нашем отделе, и правильно решил — виноват во многом начальник Отдела. Почему же ты не говоришь об этом открыто? Почему ты только со мной поделился своими мыслями?
Разве у нас нет хороших, честных людей, которые по-настоящему болеют за дело? О том, что тебя волнует, ты, в конце концов, мог написать в нашу газету! Я думаю, что это принесло Сы не мало пользы!
— Я понимаю…
— Что ты заладил одно и то же: понимаю да понимаю… Я уже тебе сказал: ничего ты не понимаешь!
Понимал бы — не сидел бы здесь и не ныл, как баба! Противно смотреть на тебя!
— Ну и не смотри!
— Обиделся? Хочешь, я тебе скажу, почему ты не говоришь открыто о недостатках начальника отдела? Ты боишься его! Да-да, не делай, пожалуйста, такие глаза! У кого душа не чиста, тот не очень-то лезет на рожон. Ты бы рад покритиковать Абдурахманова, да у тебя под ложечкой сосет. Своих грехов много. Как бы они не всплыли наружу.
— Фантазируешь!
— Между прочим, — не обратив внимания на реплику Сергея, возмущенно продолжал Лазиз, — ты теперь примиришься даже с клеветническими письмами, вот увидишь! Потому что не захочешь бороться с клеветниками. Духу у тебя не хватит. Как бы чего не вышло.
— Ну, знаешь!
— Да! Ты не захочешь бороться с клеветниками! Ты подумаешь: как бы чего не вышло! Не позабыл, чье это выражение? Ты не будешь поднимать шума потому, что тебя все время преследует собственный грех. Вот когда ты очистишься от него, тогда у тебя появятся прежние силы и ты станешь прямо глядеть в глаза людям. Тогда только на твоей стороне окажется правда! Согласен со мной?
— Не знаю…
— Хорошо… Узнаешь потом. Побудешь один, все обдумаешь, взвесишь, как говорят, и узнаешь… Ну не сердись, чего ты надулся! Мы же с тобой друзья!
— Правильно!
— Вообще-то, тяжело признавать свои ошибки, — чтобы как-то успокоить Сергея, снова начал Лазиз. — Однажды я совершил необдуманный поступок. Об этом как-то узнал Таджиддин Касымович. Он же, считай, наш «крестный». Помнишь случай в Янгиюле? Тогда он работал в милиции детским инспектором.
— Помню, — улыбнулся Сергей.
Когда кто-нибудь
— Так вот, — продолжал Лазиз, — вызвал он меня и давай пропесочивать, да так, что я не знал, куда деваться. С тех пор, как вспомню этот случай, меня в дрожь бросает… Якуб Панаеович, между прочим, тоже не скупится на слова, когда кого-нибудь учит уму-разуму.
— Да-а…
— Ладно, не грусти. Все перемелется, мука будет. Мы еще повоюем! Повоюем, а?
Сергей не ответил — слез с топчана и, повернувшись лицом к реке, долго, не отрываясь, глядел на нее. Она бежала куда-то торопливо, неся на своих желтых волнах сорванные где-то наверху травы и цветы, и казалось, что стоит только закрыть глаза, как ее беспокойный, однообразный говор превратится в голос Лазиза и все повторится сначала — придется опять, хочешь ты этого или не хочешь, выслушивать горькую правду и делать вид, что ты не согласен, хотя где-то в глубине души ты оставался благодарен другу за все, что он тебе сказал. Ты давно все это понимал, но у тебя не было сил признаться самому себе в этом. Ты храбрился, прекрасно зная, что дело-то вовсе не в храбрости. Тебе нужен был друг, который бы внимательно выслушал тебя и посоветовал, что делать дальше…
Тяжело дыша, чайханщик внес блюдо с пловом. От плова шел резкий, дразнящий запах. Крупные зерна риса будто светились коричневым светом. С мясом, уложенным большими кусками по краям подноса, лежали тонкие красноватые нити моркови!
— Сережа, давай к дастархану! — преувеличенно радостно сказал Лазиз. Он соскочил с места, зачем-то переложил подушки и снова сел, потирая руки.
— Мархамат, товарищ, мархамат, — видя, что Сергей не отрывает взгляда от реки, проговорил Юлдаш-ака. — Плов хорош, пока горяч. Остынет — потеряет вкус.
— Перестань дуться, — виновато попросил Лазиз, когда чайханщик вышел. — Сегодня я сказал тебе правду, завтра ты скажешь мне правду. Разве это плохо?
Плохо, если человек, прикидываясь другом, носит за пазухой камень!
— Пошел ты к черту, — беззлобно выругался Сергей. Он легко взобрался на топчан и несмело взглянул в глаза Лазизу. — Чего ты расфилософствовался? Думаешь, мне мало нотаций подполковника? Я сыт ими по горло!.. Подай помидор, единоличник!
Лазиз улыбнулся.
Ели молча. Каждый думал о своем. Сергей то и дело поднимал голову и смотрел перед собой, будто прислушивался к чему-то. Лазиз аккуратно собирал в щепоть плов и, поднося ко рту, сильно выпячивал масляные губы.
«Черт меня дернул зайти к Крупилину! — в бессчетный раз упрекнул себя Сергей. — Если бы я не выпил, не было бы сейчас столько неприятностей. Стыдно показаться людям на глаза… Что подумает Катя, когда ей станут известны мои похождения? Совсем перестанет любить?»
Он пугливо оглянулся, словно кто-то вот-вот должен был нанести удар в спину. Отчего ему показалось, что Катя перестанет его любить? Она теперь вовсе не любит его! К ней вернулся муж…
«Может, уехать из Янгишахара? Катя, по-видимому, будет рада: избавится от моей назойливой привязанности».