На Улице Старой
Шрифт:
Машинально, не понимая, как так вышло, Захар избавился от водки в считанную минуту. Президент еще не кончил речь, а пустая бутылка оказалась на полу. Не разбилась – значит крепкая. Крепкая, как и воля главнокомандующего, но не такая мощная и непробиваемая, как череп Захара.
Остаток речи он слушал сидя. В голове крутились воспоминания о военной службе, о том, как его лучший друг погиб в Первой Чеченской, о том, как брали Грузию и горел Донбасс в четырнадцатом году. Внутри надрывно пела любимая доченька Оленька, уехавшая на Урал, подальше от него, «алкоголика и кровопийцы».
Но было так тихо, как на кладбище. Редкие вороны рассекали небо, противно каркали и приземлялись на деревья. Выйдя на улицу в одних валенках и укутавшись в одеяло, Захар бродил от одного двора к другому, чтобы встретить соседей. Его распирало от желания поделиться с кем-либо великой, объявшей его высокое тело новостью.
Но Старая спала. Спал весь Торфянск, спала губерния и спала страна. Уже летели ракеты. По небу разливался красный огонь. Вертолеты и самолеты вторгались в воздушное пространство, разрывали громким гулом тихую, мирную жизнь. Темные города озарились пламенем. Бог войны шел по украинской земле, когда как по земле русской слонялся один Захар, не знавший, что и делать, что и говорить, как это все принять и осмыслить.
Не дождавшись пробуждения соседей, он разом кинулся домой, ворвался в спальню к жене, чтобы добудиться ее, воззвать к гражданскому долгу. Сквозь сонм пьяного угара и эйфории он пытался вымолвить что-то складное, что-то, напоминавшее человеческую речь. Катерина, испуганная дрожью волосатых мужских рук, забилась в истерике. Пришлось еще долго успокаивать, пока жена совсем не пришла в себя.
– Дурак ты, Захар. Пьянь и дурак. Что у тебя случилось? Болит что? Я же сказала, где лекарства лежат. Если бессонница, мог бы и снотворное выпить, – с недовольством в голосе говорила Катерина. Тем не менее, гневливые нотки сменялись заботой и сожалением. Выглядел муж жалко, потерянно, будто нерадивый медвежонок. – Что там у тебя?
– Катька…Ты не представляешь, что сейчас будет…Точнее, уже… – с запинками выговаривал Захар и мотал головой, чтобы лучше настроить «суперкомпьютер»: так он называл свою богатую на идеи голову.
– Да говори уже, заманал, ей богу. Говори, Захар!
– Война началась. Президент вышел и объявил. На Украине, Кать, война…
– Как война? Быть не может, – не веря ни ушам, ни глазам, говорила Катерина, но в душе начинала понимать, что это не белочка. – Захар, ты не шутишь? Война?
– Война, Катенька, война. Настоящая. Киев брать будут. Возьмут быстро, дня за три. Но потом что будет? Война, Катя. Кровавая война.
– Не понимаю, Захар, не понимаю. Это шутка какая-то, сон. Я же сплю, правда? – заливалась истерическим смехом Катерина.
Захар молчал, не зная, чем крыть такой аргумент. Он и сам не совсем понимал: спит он или нет. Думалось, что Президент появился только перед ним, сообщил что-то такое, что заставило быть Водкина прийти в себя. И он взаправду оживился, забегал не то от счастья, не то от ужаса. А теперь накатывал животный
– И чего делать, а? – спросила Катерина и завязала распущенные каштановые волосы. Она встала и запахнула махровый халат, прошлась по спальне, выглянула в окно, как и Захар полчаса тому назад. – Тишина такая. Все спят, кроме нас.
– Пусть спят. И ты ложись. И я лягу. Утром разберемся, Катенька.
Захар прижался к жене, как давно не прижимался. Его звериное начало взяло вверх, и он, давно не вкушавший плоти жены, повалил Катерину на кровать. Сейчас и он хотел себя чувствовать настоящим мужчиной. Пускай Захар не на фронте, пускай все остальные спят, но он спать не может и не хочет. По крайней мере, пока.
Любовь кончилась в три минуты. Сделав поганое дело, Захар отпустил вспотевшую и ужаревшую Катерину, забрал поясок от халата, словно трофей, и отправился спать. Отключились оба, хоть и долго думали перед сном, что такое война. Додумались до того, что их дело малое, а значит жизнь будет продолжаться. Все пойдет прежним чередом.
На том и порешили.
Глава II
Неделя обгоняла другую, и на русской земле стал таять противный мокрый снег, давно превратившийся в черно-желтую жижу. Омерзительное зрелище мочащихся на него алкоголиков если и не удивляло горожан, то точно вгоняло в тоску.
«И снова они…» – вздыхали жители Старой улицы, когда замечали низкорослых мужиков в потрепанных шапках и расстегнутых болоньевых куртках, блиставших под сенью весенних лучей. Вздыхали и Водкины, но более всего Катерина, выходившая в огород, чтобы начинать приготовления к посадке.
Небольшое хозяйство кормило исправно, несмотря на капризную погоду и болезни семян. Временами картошку поражала фтора, и тогда Водкины охали и ахали, посылали молитвы Богу, стенали, но все же шли в сторону родимой «Пятерочки», чтобы набрать невкусных, пресных клубней по высоким ценам.
– Не сезон сейчас: вот они и ломят цены! – объяснял жене Захар, когда та возвращалась из супермаркета с двумя огромными пакетами.
Развалившись в мягком кресле, он рассматривал себя в зеркале: гладил седеющие усы, крутил ершистую, непослушную бороду. Катерина вталкивала на задние сидения пакеты, из которых сыпались яблоки и картошка, и от злости хлопала дверью.
– Достало уже. Хоть бы встал и помог, – бурчала она, когда заводила подержанный мерседес, взятый несколько лет назад в кредит.
– Я как-то не заметил, что тебе помощь нужна. Думал, ты только за картошкой. Чего набрала там? – с охотой поинтересовался он, решив, что жена взяла его любимые булочки.
– Не тебе набрала, Захарушка. Куда тебе? Худеть не думал?
– А чего мне худеть? Я тебя чем-то не устраиваю?
– Ха! – смеялась Катерина, чувствуя издевку в этом глупом вопросе, ответ на который казался таким очевидным, что и не требовал озвучивания.
– Ты не смейся, а отвечай, – напирал Водкин, когда они поворачивали на Старую. – Набралась от Ольки манер дурных. Чего вам, бабам, неймется?