На Улице Старой
Шрифт:
– Ну Водкин. Зять Валентины Федоровны. Они около Волги живут, за «Арсеналом», – разъясняла недопонявшим старухам Ленка.
– Ясно все. Вспомнила. Захар-то? Запойный мужик. Так Валентина говорит.
– А вовсе и не запойный. Балуется, но так кто не балуется? Катька зря жалуется, скажу я вам. В такой ситуации, как у нас, выбирать не приходится. Мужик должен быть здоровый и чуть красивее обезьяны.
– Зарабатывал бы еще! – добавила важный пункт Марья Васильевна. – Так где вы с ним пересеклись?
– В парке Урицкого. Слушайте, слушайте. Целая
И Ленка стала рассказывать так, как случилось на самом деле, без обиняков, прямо и ответственно заверяя, что «врать ей смысла нет». Старухи, зашуршавшие пакетами, придвинулись ближе, чтобы лучше различить в словах женщины что-нибудь пикантное и любопытное. Но дело, как выяснялось, касалось совсем не полюбовных отношений и не какой-то интрижки, а так, совсем сорного: Захар и Ленка встретились в парке на открытии очередного памятника.
В тот прохладный день, когда апрельский ветер еще напоминал о недавно отступившей зиме, когда он сильными порывами сносил шляпки и чепцы с благовоспитанных и дородных дам города, собравшихся по важному случаю в парке Урицкого, катился велосипед Захара. Он отправился и по делам, и просто подышать свежим воздухом. Водкина тянуло в город, к людям. С тех пор, как президент объявил о начале специальной военной операции, он недовольно сплевывал и горестно вздыхал, потому как обсудить столь важное и волнующее душу событие было натурально не с кем.
Катерина привычно отмахивалась от мужа и чаще переводила разговор на тему огурцов, роз и курей. Куры требовали много внимания, особенно петушок Гриша, горделивый и нагловатый, как и сам Захар. Водкина постоянно сравнивала горластого петуха с мужем, любившего поднимать голос почем зря. Захар свирепел при одном лишь упоминании гей-браков и странноватых увлечениях дочери.
– Нет, а зачем она смотрит вот это все? Чем ей эти корейцы и тайландцы нравятся, объясни?
– Ну хочется ей. И не тайландцы, а тайцы. У тебя что по русскому было в школе? – смеялась Катерина, когда кормила прожорливых курочек.
Те сбегались на вкусное пшено. Быстрее всех мчал Гриша. Построив кур, он первым снимал пробу и дозволял остальным присоединиться к пиршеству. Катерина щедро сыпала, продолжая разговаривать с Захаром, переводя взгляд с петуха на него и обратно.
– Твердая четверка была. Пунктуация хромала. Но да не важно! Оля совсем от рук отбилась. Дурное влияние сверстников. Хоть бы в Твери нашей училась, так нет, потянуло на Урал! Ельцин-то, придурок, с Урала! Замочить падлу надо было. Все сбережения наши в девяностые сгорели.
– Много сбережений было, а?
– Много. Мамка и папка еще пять таких домов могли бы купить. Да мы в Москве королями были бы, понимаешь? – вновь повышал голос Захар и, шлепая себя по красной коленке, качал головой. – Все пропало тогда, Катюх. Ну ничего. Может, сейчас что выгорит. Вернем наши исторические земли. Не хочешь к морю переехать жить? Херсонщина, а? Там будешь арбузы выращивать, дыньки. Оленька будет в море купаться. Хохлов во служение возьмем. Будут
Захар любил растворяться в маниловских мечтах. Вот и сейчас, безостановочное крутя педалями советского велосипеда, который исправно служил около тридцати лет, он оглядывался по сторонам и примерял на себя мантию главы города, шапку градоначальника, по уму которого все будет верно сделано. Он смотрел на поросшие борщевиков волжские берега. Останавливался, чтобы прикинуть, сколько человек можно будет в одну смену отправлять на расчистку. Одетый не по погоде, в одних шортах и пивной футболке, Захар оставил велосипед и прошелся по песку, отмеряя и подсчитывая в голове, какой объем работы придется проделать по весне, до наступления летней жары. Тогда борщевик набирает силу и его горький сок, попадающий на бледную или, наоборот, смугловатую кожу, безбожно жалит, приводит к страшным ожогам.
Но настроение не ладилось. С похмелья звенело в голове, тянуло внизу живота. Он ехал угрюмый и даже если обращался к идеям и мечтам, то вскоре возвращался к неуютному городишке. Задувал прохладный ветер. Захар цокал, когда приходилось притормаживать, чтобы объехать кочки и лужи. Стояла пакостная погодка, и все вокруг напоминало Водкину о глупой, безобразной жизни, о нищете и скудоумии.
«Катька задолбала. Косметику забрать… а мне кто заберет пивка? Не принесет же никогда. И водочки тоже. И кальмаров с чипсами. Самому ездить надо. А тут вынь да положь».
Водкин тряхнул головой и вернулся к велосипеду. Движение оживилось. Он направлялся к центру. Катерина отправила его на почту, чтобы забрать косметику, заказанную по Интернету. Захар ценил технологические новшества и очень мечтал о личном планшете, хотя имел ноутбук, но в отсутствие дочери разобраться во всех программах и тонкостях всемирной сети не мог. Он даже подумывал, чтобы с получки жены и пособия своего заказать какой-нибудь недорогой.
«Летом Оленька вернется. Научит дурака пользоваться чудо-юдо планшетом. Эх, Оленька! Скорей бы увидеться с ней. Столько всего обсудить надо, рассказать. Как она к войне-то отнеслась? Может, хоть сейчас поняла, что нечего на Запад кивать? Дуреха».
Скучно жилось Захару. Катерина постоянно обращала внимание на то, что муж безработный, но тот не брал в толк. И поговорить не с кем, и нормальной работы не найдешь. Пошел бы на ликероводочный – так знакомые там у Катерины! Не возьмут, не оформят. Грузчиком разве что, да и то – разве работа это?
Захар крутил педали, проезжал по длинной, простирающейся от оборонного завода, который все звали «Арсенал», до Нового моста улице, названной по имени какого-либо революционера. Желябов, Люксембург, Перовская, Марат, Жорес – о, сколько великих и ничего не значащих для жителей Торфянска имен, давно вошедших в их темную, невежественную жизнь. Она наполнена маслянистым отблеском лампы Ильича и шипением родного, великого пива с любимого пивзавода.