На Улице Старой
Шрифт:
Абрамов, державшийся в стороне, все больше и больше отступал, как Наполеон в Отечественную войну. На миг его обуял страх, потому как совсем недавно он отчитывался о том, что ремонт очистных сооружений закончен и в домах горожан будет течь «кристально чистая вода». Угрюмые, злые лица толпы и пугали, и раздражали, и выводили из себя. Тогда глава города попытался вернуть Захара к остальным.
– Мужчина, у нас все вопросы в порядке приема. Записывайтесь на него – там и поговорим.
– Эй, нет, Дмитрий Сергеевич, – вновь посмеивался Захар, не желая возвращаться к остальным.
Он слишком поверил в свою роль народного спасителя, а потому стал поднимать проблемы неасфальтированных
– Лежал же я относительно недавно в нашей хирургии. Мать честная, да там со всех щелей клопы ползут. Я чуть домой не занес их. Тараканы постоянно по шкафчикам ползают. Немытые полы кровью и мочой воняют. Не больница, а морг, Дмитрий Сергеевич.
И толпа заулюлюкала. Заведенная, вся в азарте, она громко выкрикивала «позор» и смеялась над главой города. Тот сильнее краснел, злобно тряс кулачишками и что-то мямлил помощницам. Торжественно заиграл гимн. Узнаваемая сталинская мелодия с трудом вырывалась из старых колонок. Слова «отечество», «великая» терялись из-за шипения, и на смену приходило громкое народное «у-у-у».
Укала толпа долго, пока Абрамов не поручил охране выкинуть Захара из парка. Рукастые парни, сидящие на зарплате в администрации, резво подхватили Водкина и выволокли за шкирку, кинули вослед велосипед, чуть не разлетевшийся при ударе о проезжую часть. Ленка, оставшись в толпе, наблюдала за тем, как Захар встает, помятый и обиженный, что ни один из тех, кто до того громко укал, не высказал справедливое мнение главе города.
Как только дошло до грубой силы, как только государство, пускай и на муниципальном уровне, оскалило кровавые зубы, все поутихли и присмирели. После гимна старушки поочередно заплакали, а женщины средних лет закричали «ура!». Не хватало одних лишь чепчиков в воздухе.
Речь Абрамова кончилась пространными рассуждениями о единстве в трудные исторические времена. Через несколько минут разрезали ленточку, раздали за примерное поведение невкусные пироги с картошкой и грибами. Захар, оставленный и Ленкой, побоявшейся примкнуть к отверженному, и безликой толпой, в одиночестве поплелся домой.
Горемычного, опозоренного прилюдно, его провожал дивный колокольный перезвон: запели в храме Казанской иконы Божией матери. Переливчатый звон летел вслед за унылым Водкиным, что медленно крутил педали и уже без интереса глядел вокруг. Его не впечатляли ни гнущиеся к земле старые деревья, давно нуждающиеся в спиле, ни смуглые старушонки с сумками, ни ревущие дети, ни стонущие матери, ни богатые депутаты, чьи машины специально заезжали в лужи с грязной, мутной водой, чтобы облить непутевого Захара.
Епископ Тихон кончал славную проповедь. Как и всегда, он обращался к «защитникам земли русской», величал их «героями» и «мучениками». По-новому ударили колокола, зазвенели весенней капелью. Через полчаса, еще не успел дойти Захар до избы, начался страшный ливень. Мокрый как мышь Водкин ввалился домой, кинул в прихожей велосипед и, взяв денег, помчался в ближайший ларек за беленькой. Она единственная прельщала его в такой тяжелый момент. Через окно за бегающим по улице соседом наблюдал Роман. Его, как и друга, тянуло выпить, но выходить на улицу запрещала мать, которую он, как ни странно, в чем-то да слушался.
– Нечего бухать. Вчера пил, позавчера пил. Лучше б за молоком да кашей сходил. Скоро жрать нече будет, – ругалась Нина Антоновна и шлепала мокрыми галошами по тканной дорожке, выстланной от прихожей до кухни. – Я закрыла теплицы, чтобы ничего не смыло. Ну и ливень, Ромка. Давно такого не было.
– Ага, – со скукой в голосе отвечал он. – Тоска сплошная.
– Нормально там все. Сам и вруби. Я пойду пельмени лепить. Поможешь?
– Впадлу, мам.
– Как всегда, – прошипела Нина Антоновна и, махнув больной рукой, короткими шажками двинулась на кухню.
Водкин ушел в новый запой. В нем он провел не меньше двух недель, пока не наступил май. Катерина все ходила и ходила на работу, брала дополнительные смены, чтобы выплачивать кредит, а муж все пил и пил, пока не кончилось то, что он откладывал на «черный день» со своих зарплат, когда еще работал.
Захар, отходя от запоя, потихоньку соображал, что гулять ему больше не на что, а значит вставал новый, более острый вопрос: где взять столько, чтобы напиться всласть и забыться навек?
Глава IV
Распевался в майские деньки петух Водкиных, встречал вместе с курами приход нового жаркого дня. Пурпурные лучи разрезали утреннее небо, подернутое дымкой, сходили с волжских берегов густые туманы. Куры шлепали по росе, разбегались по огороду и будили хозяев. Глухо выл холодный ветер, залетал в жестяную трубу, бился о тонкие стенки и выл там, пугал Катерину и Захара.
На Старой улице жизнь текла неторопливо, как и прежде, скучно и уныло. Каждый, зная свое место в пищевой цепочке, занимался ровно тем, на что его подвигал Бог: Нина Антоновна копошилась в огороде и ругала сына за безделье; Роман Леопольдович, обруганный матерью, слонялся по берегу и по ночам выл на луну, представляя себя оборотнем, таким же волосатым и жадным до мяса; Катерина тихо радовалась, что у Захара кончились деньги. Отложенное, конечно, копили на поездку. Но теперь Водкиным не светила ни Анапа, ни Геленджик, ни Турция, ни даже Питер.
Катерина вздыхала и принималась ходить по дому, выполнять грязную работу. Захар любил разбрасывать трусы и носки по кухне, ванне и комнате, и она сразу улавливала этот отвратительный запах мужского несвежего тела. Искоса Захар поглядывал на жену, мечтал, чтобы она наконец-то обратила на него внимание и похвалила за то, что он выбрился. Но Водкина лишь молчаливо поднимала дырявые трусы, закидывала в корзину, а после запускала стиральную машинку.
Тогда Водкин выходил на улицу, чтобы подышать чистым воздухом и послушать хрюканье соседских свиней. У Мальцевых, Алки и Дениса, уже ни одно поколение хряков подрастало, и жирные боровы приносили приличный доход, шедший на обустройство дома и выплату ипотеки. Их старшая, Любочка, давно кончила университет. В награду от родителей она получила ипотеку, которую, разумеется, не смогла бы погасить одна. Мальцевы взялись выращивать хряков, продавать их на мясо в воскресные дни.
Новый рынок всегда увлекал Захара. С видом знатока и хозяина города проходился он по торговым рядам, умело заговаривал с пенсионерками, выспрашивал про культуру и курей. Боясь позора, Катерина толкала его в толстокожую спину и стыдливо улыбалась бабкам, рассевшимся на складных стульях. Они, по-своему презирая «городских», перешептывались между собой, тыкали короткими толстыми пальцами в Водкиных и смеялись с надменного гуся, учившего их, как сажать свеклу и выкапывать картошку.
Но сейчас была только пятница. Катерине дали выходной, и она, трижды пожалев, что осталась наедине с мужем, постаралась увлечь себя какой-нибудь полезной деятельностью. Он же, продолжая слушать взвизгивающих хряков, выдувал табачные кольца. Контрафактный белорусский табак обходился дешевле прочих, и Захара, что быстро истратил накопленное, это радовало.