На узкой лестнице (Рассказы и повести)
Шрифт:
Вот так и с маслом.
Постное масло в доме свято экономили. И никто не знал, что Дима каждый день берет масло из общей бутылки… Да, много всякого припоминалось неожиданно в каждый приезд.
Когда возвратилась Полина Филипповна, он почувствовал себя застигнутым врасплох, словно только что встал с постели, был не одет и не умыт. И он сказал голосом более звонким, чем всегда:
— Вы зря сломали печку, тетя Поля, все же оживляющая деталь. И здорово поддерживала прежний уют.
Полина Филипповна, выкладывая на
— Поддерживала, Митенька, да перестала. Тяжело мне одной. Сам помнишь, сколько она дров съедала.
— Помню, — сказал Дмитрий Иванович. — Мы с Максимом по три охапки приносили, день — он, день — я.
Из сада пришел Коля, увидел в руках Полины Филипповны связку сушек и оживился.
За столом разговор не клеился. Мальчик хрустел сушкой и смотрел по сторонам, Дмитрий Иванович, опустив глаза в стакан, помешивал ложечкой душистый чай из листьев смородины, часто вздыхал и говорил с продолжительными паузами:
— Сколько лет… Да… Все изменилось… Да…
Полина Филипповна подливала чай и думала: всегда он такой неразговорчивый, дорогой гостюшко Димитрий. И в детстве, и сейчас. Лишнего слова не скажет, а ровно столько, чтобы не обидеть человека молчанием. И на уме у него всегда свое: то учеба, то работа. Поддерживал себя в молодости, постное масло пил. Это Полина Филипповна узнала сразу — одна ложечка утром всегда жирная была, холодной водой не ополоснешь. «Господи, только бы на пользу», — подумала тогда. У самой жизни не получилось, так пусть получится у детей ее.
Колька поерзал на стуле и вдруг спросил:
— А почему вы не отремонтируете дом?
Дмитрий Иванович удивленно посмотрел на Кольку.
— А ты, брат, материалист.
— Чаю подлить? — спросила Полина Филипповна вместо ответа.
— Нет, спасибо, тетя Поля. — Дмитрий Иванович встал. — Пожалуй, пора. Вы даже представить не можете, как успокаивается душа, когда побываю у вас.
— Да полноте, Митенька, у меня, наоборот, ощущение — ты приезжаешь, чтобы быстрей уехать.
— Ну, ну, ну…
Прощались в саду. Колька с нетерпеливым видом стоял у калитки.
— Все время думаю, тетя Поля, что бы вам такое хорошее сделать? И ничего не могу придумать. Слушайте, тетя Поля, хотите, я вас на машине покатаю? А?
— Нет, нет, вот еще, додумался… Помни, Митенька, пока жива, всегда рада видеть тебя.
И тогда Дмитрий Иванович привлек к себе старушку, троекратно, по-русски, расцеловал ее.
Аккуратно выводя машину на трассу мимо проулочных колдобин, местных футбольных команд, досок с гвоздями, безобидных на вид клубков проволоки, Дмитрий Иванович вспомнил Колькины слова о ремонте.
Вспомнил и подумал: это стихия, а стихия должна быть незыблемой. До тех пор, пока будет стоять этот дом и будут шуметь вокруг него вишни и яблони, другой, красивый и сложный мир, никоим образом не напоминающий это милое
Как всегда после приезда Дмитрия Ивановича, Полине Филипповне несколько ночей спится плохо. Она лежит, натянув до подбородка теплое одеяло, и думает о Максиме.
Лунный свет замечательно преображает комнату и придает особую выпуклость и значительность думам.
Все же надо как-нибудь решиться, продать дом и сад и уехать к сыну.
К рассвету резче становятся тучи, тускнеет и пропадает голубой лунный свет и на смену ему приходят ослепительные солнечные лучи. Полина Филипповна встает, собирается в магазин за хлебом. Она идет по улицам, не замечая неровностей дороги. Иногда она внезапно останавливается, улыбается, покачивая головой. В эти минуты она вспоминает, как троекратно, размашисто, по-русски разудало, целовал ее, прощаясь, дорогой гостюшко Димитрий.
ДВЕ СТОПКИ ЧИСТОГО СЕРЕБРА
Раз или два в месяц, чаще всего по субботам, Иларион устанавливает в портфеле бутылку кагора — только его и пьет отец — и отправляется проведывать родителей. Делать это он старается с утра пораньше, чтобы вручить ее до завтрака.
Погромыхивая медяками в кармане, он толкается на трамвайной остановке, игриво поглядывает на красивых девушек и подумывает: а что, елки-палки, может быть, и жениться пора?
Но по мере приближения к родительскому дому добродушное настроение улетучивается, и мысли становятся малоподвижными.
Дверь, как всегда, открывает мать.
Она плохо видна в коридорном сумраке, блестят лишь очки да седина.
— Приветствую, — говорит Иларион и, как будто он находится на трибуне, поднимает для приветствия руку.
— Привет, привет, — отвечает мать.
— Молодежь дома? — Иларион имеет в виду сестру, ее мужа и детей.
— Ушли куда-то, да ты проходи. Лучше в нашу комнату, отец там.
В это время из первой комнаты выезжает на машине четырехлетний Сергунька. Одной рукой он держится за руль, другой — бьет гаечным ключом по железному капоту да еще вопит дяде что-то радостное.
— Тише ты! — кричит на Сергуньку мать. — Вот еще навязали на мою голову. Самих по суткам дома не бывает… И когда все это кончится?!
Начинается старая песня, слушать которую Иларион не может без душевного содрогания. Сразу хочется чем-то помочь старикам. А чем поможешь?
Он опускает глаза и прошмыгивает в комнату родителей.
В этот последний приход Илариона отец стоял возле письменного стола и что-то делал. Он кивнул Илариону и продолжал свое занятие.
Отец был в синих сатиновых шароварах, висевших на нем наподобие цыганской юбки, и в застиранной майке, которая подчеркивала неестественную белизну кожи и старческий бархатистый жирок на плечах.