На Вороньей Горе и западнее. Батарея "А"-"Аврора"

Павлушкина А Г

Осмотрев палатку и орудие, я спросила л-та: "как в вас обстоит дело с водоснабжением и с санузлами?". "Снабжаемся водой из колодца, колодец стоит в деревне открытый. Ведро старое ещё хозяин оставил на цепи. Но я уже думал о том, что надо сделать крышку для колодца закрывать его. Что же касается гальюнов, но у нас они полевые". "Что значит полевые гальюны?". "Кусты, доктор", - сказав это, л-нт засмеялся. "Здесь надо плакать, а не смеяться, товарищ лейтенант. Я вам говорю серьёзно, что гальюн нужен стационарный - выгребной, этот вопрос важный, так как может вспыхнуть эпидемия желудочно-кишечных заболеваний по причине антисанитарии и ваши бойцы все выйдут из строя". "Я это знаю, сказал лейтенант. Все врачи начинают с осмотра гальюнов, и даже думал - придёт врач и будет замечание. Все сделаем, доктор. Поверьте, столько работы, что не управляемся.

Установили пушки, начинаем строить землянки, до гальюна ещё очередь не дошла".

"Правильно было бы начать постройку с гальюна", - сказала я.

Мы уже вышли на дорогу и пришли к деревне Мурьела. С нами шёл лейтенант Антонов, продолжал беседу. О чём бы они ни говорил, улыбка не сходила с его лица. Я же со своей стороны его, по наивности, улыбку принимала, как иронию. И под конец, я не сдержалась и сказала: "Товарищ лейтенант, чего это вы все улыбаетесь и что вы нашли во мне смешного? И в голосе моём прозвучала обида".

"Что вы доктор, обиделись на меня. Я улыбаюсь совсем не на ваш счёт. Прошу вас не думайте так. Я всегда такой смешной. Даже когда меня ругают, я почему-то улыбаюсь и этим очевидно раздражаю знакомых".

Мы долго вдвоём шли вместе по пыльной дороге. Кругом были поля. Скулачёв молчал, заметно было, что жару он переносил плохо по причине своей излишней полноты.

Антонов всю дорогу весело разговаривал. Из его разговора я поняла, что он добродушный, открытый и хороший человек. Его серые, улыбающиеся глаза, светлые волосы говорили о его добром русском характере. Мышцы его рук, плеч, были так сильно развиты, что даже под рабочим кителем рельефно выделялись. Полагаю, что по ним можно было бы хорошо изучать анатомию мышц. Эта физическая развитость говорила о большой силе, а все сильные люди обычно добрые. Под конец пути, я уже поняла лейтенанта Антонова и внутренне переживала, что была с ним немного груба.

"Вот деревня Перекюля", - сказал Антонов, - а на краю её третья пушка. Там командир мой дружок. Передайте ему мой привет". "Пойдёмте с нами", - сказал ему Скулачёв. "Не могу я, и так с вами долго задержался. До свидания, а вы доктор заходите к нам. Все ваши указания будут выполнены, и быстро".

Он спросил у политрука, какой позывной у врача, по телефону. Тот ответил, что "Ольга", и мы расстались.

Мы, миновав деревню Перекюля, в конце её свернули вправо. Третья пушка была также замаскирована. Около неё стоял краснофлотец с лопатой в руках. Он позвал к нам командира. Из артиллерийского помещения поднялся, среднего роста, худенький лейтенант. "Знакомься, Женя, сказал Скулачёв. К тебе привёл доктора, прибыла к нам в часть". Лейтенант протянул мне руку. Он спокойно сказал: "л-т Дементьев Евгений Николаевич".

Посмотрел на меня рассеянным взглядом черных глаз и начал разговор с политруком о каких-то делах. Что бы не быть свидетельницей разговора, не имеющего ко мне отношения, я отошла от них, и подошла к пушке, обошла её вокруг, не спускаясь вниз, стала рассматривать местность. За пушкой расстилалась равнина, кое-где рос кустарник. Место низкое, похоже, что болото, на расстоянии двухсот метров переходящее в возвышенность. Осмотрев кругом, я увидала замаскированную палатку, около её стояло несколько краснофлотцев в робах, с засученными рукавами. Опершись на лопаты, они в упор смотрели на меня и о чём-то переговаривались. Увидав своего командира с политруков, они мигом скрылись за палатку. Я подошла к разговаривающим Скулачёву и Дементьеву.

"Тоня, вы посмотрели?", - спросил Скулачёв.

"Да", - сказала я нерешительно.

"Женя, у тебя больных нет? Какие срочные вопросы к доктору?"

Он ответил - "Нет, у меня всё в порядке". Мы распрощались, и пошли дальше.

"Андриан, - начала я, - какой строгий этот Дементьев, его лишний раз побоишься спросить. Я даже к пушке не спускалась и в палатку не заходила".

"Напрасно, - это с виду он кажется сердитым, я сам не видал, чтобы он улыбался, он всегда серьёзный. Командир он знающий и аккуратный. Не переживай, что не посмотрела, потом посмотришь. Лейтенант Дементьев -- это хороший дружок Антонова. Ты, наверное, заметила, что они противоположны, Саша говорун, всегда улыбается, а Евгений больше молчит, всегда серьёзный, говорил мне политрук. Они вместе, в прошлом году окончили Высшее Военно-Морское Училище "Фрунзе". По окончании были направлены на крейсера "Аврора". С крейсера их прислали к нам на батарею. Они закадычные друзья. Александр

добряк - душа на распашку, а Евгений человек скрытный, очевидно друг друга дополняют".

Мы зашли за деревню. Солнце пекло. День выдался жаркий. На изрытом оспой лице политрука выступили капли пота. Было душно и жарко. "Давайте до той деревни, - он показал рукой, - что около высоты, и там отдохнём". Шли мы молча, было заметно, что Андриан Скулачёв разморился от жары. Он снял китель, в белой рубашке ещё больше была заметна его полнота.

Я шла, и слушала пение жаворонка. До чего же он хорошо поёт и до чего же вообще прекрасно вокруг: кругом цветущие поля, опьяняющий воздух и всё это залито солнцем. После беспрерывных занятий в аудиториях и в анатомичках над трупами, в читальных залах и на дому, где целыми днями и долгими вечерами учили, зубрили готовясь к новым и новым экзаменам, ничего не видели кроме каменных стен и бесконечных книг. Все красоты природы были эти пять лет не для меня. И вот теперь ощущая всю прелесть природы, я внутренне радовалась. Хотелось сбросить с себя суконное обмундирование и в платьице побегать по зелёным лужайкам, по полям, усыпанным душистыми цветами и выразить свой восторг.

Но я задерживала свои душевные порывы. Не только потому, что я шла со старшим товарищем по службе, а потому, что основная душевная боль - сознание войны и горечи, были главное причиной сердечной тяжести.

"Вот и деревня Карвала", - голос политрука возвратил меня к действительности. "Тоня, давай отдохнём на крыльце, посидим в тени. Погода то какая прекрасная - сенокосная пора, как говорят у нас в деревне. Сейчас бы только в поле и работать. Мы с женой каждое лето ездим в деревню к матери. За отпуск накосим сена коровёнке, заготовим дровишек на зиму. Мать одна живёт в деревне, зову её в Ленинград - не едет. Говорит, что в деревне лучше. Да и действительно, наша деревня лучше всякого санатория: речка, сосновый лес, фруктовый садик...

Нынче в июле также должны были поехать, а жизнь то повернула на все сто восемьдесят. Вот я часто хожу по этим дорогам, смотрю все на поля, не оставленный хлеб, на все дома. Вся масса этого хлеба погибнет на корню, и убрать его некому.

У меня дума то крестьянская, как говорят на хлебе родился и с хлебом вырос. Потому на душе так муторно. Каково насиженные гнезда покидать. Деревни то все пустые, я ещё застал эвакуацию. Народ не хотел уезжать - приказали. Я смотрю на деревню, на дома и думаю, каково же было людям покидать своим родные места, своё хозяйство. А по всему видно, что жили хорошо. И вот всё брошено, а людей пораскидало. А сколько ещё эта война принесёт людям горя?".

По дороге проехала воинская бричка. Краснофлотец-возница остановил лошадь, приглашая нас подъехать по пути. Скулачёв махнул ему рукой - поезжай мол один. И сказал: "пора обедать. Сегодня обед развозят на лошади. Машина ушла с командиром в штаб дивизиона, в Пулково, а вторая всё на ремонте. Приходится целыми днями ходить пешей.

Обедать будем у Смаглия - он накормит, так не отпустит, да и старшину у него Кукушкин тоже хлебосольный". "А кто такой Смаглий?", - спросила я.

"Это командир пятого орудия, до них ещё далеко, да и нам нужно зайти на четвёртое к Кузнецову. Давай прибавим шагу. Тоня, ты запоминай названия деревень и позиции батареи, это необходимо знать каждому из нас. Их финские названия сразу не запомнишь. Я учил трое суток и все путал. Итак, мы прошли с тобой деревни: Вариксолово, Мурьела, Перекюля, Карвала, и вот сейчас идём в Ретцелю, она за лесом внизу, у Кирхгофских высот. Видишь налево, вдали холмы, покрытые лесом? Это и есть они. Посмотри внимательно, среди крон деревьев возвышается белое здание - эта башня - финская церковь, а теперь там наш наблюдательный пункт батареи. Там есть у церкви кладбище, с красивыми мраморными памятниками. А ты не боишься ходить одна вечером по кладбищам? Мне дважды пришлось уже поздно вечером возвращаться. Вначале неприятно, а потом подумал - теперь живых надо бояться, а не мёртвых. Учти - хождение по позициям нашей батареи посторонним лицам запрещено. Их положено задерживать и отправлять в комендатуру. Под видом местных жителей могут появиться вражеские разведчики. Врагу важна разведка, особенно под городом, ему нужно знать, какая оборона под Ленинградом, а наша батарея на том участке фронта занимает главную позицию обороны города. Нашими орудиями будут интересоваться в первую очередь. Тебе придётся ходить одной, смотри будь осторожна, изучай местность и приглядывайся ко всему".