На задворках империи

Булычев Андрей Владимирович

— О-о, быстро же вы, — выбивая пыль из драгунской куртки, заметил Клушин. — В дом ступайте, Тимофей Иванович, мокрые, как бы не просквозило, ветерок-то холодный. У меня до прошлого офицера господин капитан был в хозяевах, так он в таких случаях халат всегда надевал. Очень, знаете ли, одёжа для такого случая удобственная. Не та, что на местных обормотах рванина. Нет, такой, знаете, богатый, прямо-таки барский халат.

— А что с капитаном, где он сам сейчас, Степанович? — поинтересовался Тимофей.

— Да где уж ему быть, представился страдалец, — вздохнув, произнёс с печалью в голосе денщик. — Рану ещё при первом штурме Эривани получил, помучился пару месяцев и помер. Упокой Господь

его душу. — И стянув бескозырную фуражку с головы, перекрестился.

— Да-а уж, Эривань эта много крови нам стоила, — процедил сквозь зубы Гончаров. — Ладно, Архип, пойду я в дом, мне ещё оружие нужно вычистить от нагара и хорошенько смазать.

— Так я, может, сам? — встрепенулся дядька. — Сейчас только за ужином к Кошелеву сбегаю.

— Степанович, ну мы же уже договаривались, — нахмурившись, напомнил Тимофей. — Оружие я всегда сам обихаживаю.

— Всё-всё, понял, вашбродь, как скажете. Сами так сами. Оно, конечно, оружие — это ведь как жена, никому не можно такое доверять. Всё правильно. Я ещё пару сальных свеч прикупил у мушкетёрских интендантов, как вы и сказали. На стол в комнатке их положил.

— Отлично, спасибо, Степанович! — Гончаров подхватил мушкет, кобуры и саблю, задев в темноте затылком дверную притолоку, чертыхнулся и шагнул в комнату. Выбитая из огнива искра воспламенила трут, и он поджёг фитилёк у стоявшей тут же на столе масляной лампы, а затем и обе свечи. Что уж, он не может позволить себе как господин офицер много света? Уж барствовать так барствовать! Расстелил на столе кусок парусины, выставил на него пузырёк с «деревянным», в данном случае конопляным, маслом, коробку с топлёным бараньим салом и развязал полотняную скатку, в которой возил всякие оружейные приспособы. Металлические щупы, гусиные перья, скребочки, железные и медные шильца — протравники, отвёртка, чего тут только не было. Сюда же положил обрывки очищенной от кострики пакли, ну и разумеется, сами оружейные шомпола. Работа закипела. Более всего был забит копотью мушкет, из пистолей довелось пострелять совсем немного, а вот он «поработал» хорошо. Затравочное отверстие в ударнике пришлось с натугой пробивать. Ещё пара выстрелов — и была бы осечка.

— Ваше благородие, дозвольте? — Притопнув каблуками, в сени зашёл Клушин. — Горячее, с пылу с жару. — Он качнул глиняной посудиной.

— Ставь на край стола, Степанович, вот тут, где свободно. Сейчас я ещё чуть-чуть — и заканчиваю.

— Гляди, вашбродь, простынет кушанье, — проворчал денщик. — Васька, заходь! — И вслед за ним в комнату заскочил молодой драгун.

— Ваше благородие, драгун Егоркин! — попробовал он доложиться.

— Тихо ты, не расплещи! — цыкнул на него дядька. — Тут вот, в этом горшке, каша, Тимофей Иванович. — И поставил на стол свою посудину. — Хорошая, добрая получилась, попробовал я у Федота Васильевича. А вот тут в миске похлёбка баранья. Ставь к горшку её, Василь, и ступай. И вот ещё вам. — Он достал узелок. — Туточки хлеб свежий, только в обед его интендантские испекли, и пара луковиц.

— Шикарный сегодня ужин! — оглядывая принесённое, воскликнул Тимофей. Запах еды наполнил комнатку, и он непроизвольно сглотнул слюну.

— Давайте я хоть накрою, что ли, чтобы не простыло? — Дядька сбегал в сени и накинул сверху на посудины полотенце.

— Сам-то когда есть будешь, а, Степанович? — полюбопытствовал Гончаров, заканчивая чистку ствола у мушкета. — Мне, значит, еды принёс, а сам всё бегаешь, суетишься.

— Да вы за меня не беспокойтесь, вашбродь! — воскликнул тот. — Мне кошелевские оставят. Ну ладно, кушайте на здоровье! — И выскочил на улицу.

Закончив с оружием, Тимофей приступил к трапезе. Всё было действительно вкусно, всё было хорошо, но он в какой

уже раз поймал себя на мысли, что ему чего-то не хватает. У него есть отдельная комнатушка, есть хорошая еда, и где-то неподалёку чинит его мундир офицерский денщик, его персональный, личный денщик, и в это самое время он сидит за столом один. А ведь где-то у костра сейчас балагурит и подшучивает над Ярыгиным его друг Лёнька. Ворчит неодобрительно над остротами Блохина Васильевич, хохочут молодые драгуны, и подкидывает под закипающий котёл с травяным взваром полешки дежурный готовщик. Никогда ему уже теперь не раствориться в этой ставшей уже родной солдатской массе. Хочешь не хочешь, а приходится принимать правила этого времени с его сословным делением и громадной пропастью между господами офицерами и нижними чинами. А ведь по своей сути и там и там он сейчас чужой. Ладно война, она хоть как-то, но упрощает связи, а вот как себя вести в мирной жизни, если, Бог даст, всё-таки удастся до неё дожить?..

— Тихо вам! Откушивают они! — донеслось с улицы. — Обождите маненько, посидите вот тут на брёвнышке.

— Степаныч, там отделенные командиры пришли?! — крикнул Тимофей, отодвигая на край стола пустую посуду. — Ну так пусть в дом заходят. Чего ты их на улице держишь? Всё я уже.

— Разрешите, ваше благородие? — В комнату, топая сапогами, вошли унтеры, и в ней сразу же стало тесно. — Рановато мы, господин прапорщик? Не дали вам спокойно отужинать.

— Всё я уже, присаживайтесь, — кивнул на лавку Тимофей. — Васильевич, ты вон на чурбак можешь пристроиться. Ну что, порядок в отделениях?

— Так точно, порядок! — хором ответили отделенные командиры. — Кони ухожены, всё оружие почищено, боевой припас с дозорной убыли восполнен, — докладывал за всех Кошелев. — Люди оттрапезничали, теперь вот мундиры поправляют. Порвали их на скалах немного. Два парных караула я только что проверил, все бодрствуют, службу несут исправно.

— Понял, хорошо. Долго людям вечерять не давайте, пусть ложатся. Завтрашний день весьма непросто может сложиться. Сами понимаете, персы так просто теперь не отступят, коль уж к нам полезли. Будут тыкаться и искать удобное место для прохода вглубь Памбакской долины, а мы как раз его-то и защищаем. Командир поста пехотный майор предполагает использовать нас как конницу, но сами знаете, в бою всякое может быть, так что проверьте, чтобы при себе у каждого драгуна был двойной припас патронов.

— Ага, проверили, по пять раз всё уже оглядели, — пробасил Плужин и, получив толчок локтя Кошелева, замолчал.

— У клюевского коня успели подкову поправить? — поинтересовался у него Тимофей.

— Так точно, поправили, ваше благородие, — подтвердил командир третьего отделения. — Сразу по приходу к Фёдору Ивановичу заскочил с ним, капризничал он маненько, поздновато ведь было, ну мы его гривенником одарили, поворчал и перековал.

— А у тебя, Илья, Тимошин к эскадронному лекарю ходил? — спросил Кузнецова Гончаров. — Или как есть всё оставили?

— Да толку-то от него, от этого лекаря, Тимофей Иванович? Пальцы у Ваньки не сломаны, шевелятся, а ногти что, ногти новые нарастут. Умнее будет в следующий раз, глядишь, и не отдавит их более. Хорошо хоть, не на правой руке, воевать не мешают.

— Ладно, смотрите сами, чтобы не нагноились, — проговорил, нахмурившись, Тимофей. — Поднимаем людей до общей побудки, кормим, поим и седлаем коней. Надеюсь, что ночью по тревоге не поднимут. К устроенному нами завалу казачью сотню отправили, она проследит за персами. Всё, господа унтер-офицеры, у меня к вам вопросов нет, отправляйте людей спать, чтобы никто у костров не засиживался. Как и условились, вторая караульная смена за тобой, Илья, ну а уж третья за твоими, Ерофеевич.