На задворках "России"

Яковлев Сергей Сергеевич

— Да все. Такой серости в “Новом мире" еще не бывало. Неужели сами не видите?

— Так. Понятно, — яростно, с угрозой в голосе.

Пишет на имя Залыгина бумагу: если ваши взгляды на прозу больше совпадают со взглядами Яковлева, чем моими, прошу перевести меня на должность обозревателя, а его назначить заведующим отделом. Не упускает ввернуть, что Яковлев, мол, сложил с себя денежные заботы и делать ему теперь вроде как нечего...

Отдает почему-то не Залыгину, а в руки Розе Всеволодовне.

— Руслан!

Не надо этого!..

Соглашается легко и забирает заявление назад. Это ж не всерьез, тут главное — сделать ход. Залыгин всяко теперь будет знать и ход этот обдумывать.

Роднянской, которая в связи с отклонением мной этого рассказа дежурно бурчит о "цензуре", говорю жестко: на месте Залыгина я, получив такую рукопись, немедлен­но бы уволил за профнепригодность всех, кто ее одобрил: Смирнову, Киреева и Ва­силевского.

— Да вы почитайте, сами увидите.

— Не буду. Я заранее знаю, что она мне не понравится. Но это не играет роли!..

Никто уже не пытается блюсти внешние приличия, что-то скрывать, тратить силы на притворство. В этом больше нет нужды.

Коробейников, сама угодливость, взял отчего-то моду носить Розе Всеволодовне чай из буфета.

— Да не нужно мне чаю!

— Ну, почему?

Тон такой, что крепко задумаешься, отказываться ли.

А Хренова, в очередной раз не сойдясь во мнениях со Спасским, на весь коридор громко кричит ему вслед:

— Вы дурак, Василий Васильевич! Вы круглый дурак!..

Таков был фон редакционной жизни накануне злосчастной анонимки.

К чести Розы Всеволодовны, она не раскисла, но даже как будто собралась, стала строже и ответственнее, не отвлекалась больше на ерунду. До нее впервые, может быть, дошла вся серьезность и тяжкая двусмысленность ее положения — главного поверенного в запутанных делах сходящего со сцены Залыгина.

Сразу после прочтения была, конечно, в шоке.

— Что делать?..

— Не прятать. Показать всем. Как можно большему числу людей! — посоветовал я.

И произошло невероятное: без ведома Залыгина, даже не позвонив ему (в тот день в редакции его не было), пустила письмо по кругу.

Вскоре подошли возбужденные Киреев, Василевский, Костырко. В пустом каби­нете главного редактора учинили стихийный совет.

Костырко раньше всего завел разговор об упомянутых в анонимке деньгах: сколько их да где лежат?

Я заявил, что Сергею Павловичу следовало бы немедленно создать своим прика­зом комиссию и передать все финансовые дела под общественный контроль — ради спасения репутации своей, всех нас и журнала в целом. Эта задача представлялась мне сейчас важнейшей, и усилия собравшихся я предлагал направить на ее решение — то есть на то, чтобы уломать Залыгина, что было, конечно, делом нелегким. Глас­ность лишила бы шантаж смысла. А затем можно бы заняться и выявлением шанта­жистов.

Речь Василевского приняла круто обвинительный

уклон. В ответ на реплику Бан­новой, что нельзя спихивать всю ответственность за отношения с "Каро" на больного Залыгина, что с решением о сдаче в аренду первого этажа соглашались все и каждый с этого что-то имеет, он закричал:

— Не надо, Роза! Со мной лично Залыгин никогда не советовался! Это вы с ним решали!

Тут с Василевским случилась истерика (скорее всего, от страха, что так далеко зашел), он всхлипнул и кинулся прочь из комнаты.

Киреев молчал.

Роза Всеволодовна выдержала и этот удар.

Разгоряченная после бестолкового обсуждения, поделилась со мной наедине "женским" секретом:

— А все зависть! Как-то Хреновой долго не удавалось встретиться и поговорить с Сергеем Павловичем, и я пригласила ее к себе домой на день рождения, куда он тоже собирался приехать. И она позавидовала: что Залыгин пришел меня поздравлять, что чувствует себя как дома... Обстановке позавидовала — хотя не такая уж и роскошная у меня обстановка.

Объяснение было гениальным. Стоило помучиться в "Новом мире" три года, что­бы услышать такое!

Разбивают головы, пишут анонимки и доносы, запускают убийственные слухи, устраивают заговоры, перевернули с ног на голову всю редакцию — и все из-за чего? А вот из-за чего, оказывается!

— Но как Сергей Павлович ее терпит?

— Он тайно в нее влюблен. Когда-то в нее был влюблен и Филипчук. Правда же, она красивая?

Для меня в ту минуту не было никого прекраснее Розы Всеволодовны. (Хотя красоту Лизы Хреновой я, сказать честно, и в другие минуты не особенно замечал. Что-то в ней, несмотря на ее молодость и правильные черты лица, было от хищной пти­цы, отталкивающее.)

Анонимка пришла перед выходными. Всякая драматическая завязка выпадала отчего-то на конец недели, превращая дни вынужденного бездействия в сплошную муку.

Прошел слух, что в ближайшую среду Залыгин соберет редколлегию, чтобы зая­вить о своей отставке.

В понедельник с утра иду его отговаривать и успокаивать. Он:

— Ведь я давно хочу уходить, и совсем не из-за того. Но теперь они сделали все, чтобы я задержался.

— Молодец! — восхищаюсь я, обсуждая эти слова с Розой Всеволодовной.

Она относится к Залыгину более придирчиво: ему на все плевать, он из одного лишь писательского любопытства хочет собрать людей, чтобы посмотреть им в гла­за. Так он ей сказал.

А мне — и это нравится.

Набрасываю текст заявления в поддержку Залыгина, которое намереваюсь зачи­тать на заседании и дать желающим на подпись. Ставлю в известность об этом Сергея Павловича, затем Баннову. Та задумывается. Обиняками дает мне понять, что такое заявление лучше бы дать озвучить народному любимцу Костырко. Чтобы не ссорить­ся с ней, делаю вид, что не расслышал.