Набат-2
Шрифт:
— Скажи мне, — обратился сегун к гонцу, самураю из рода сэндайского князя Датэ Масамунэ, — кто первым создал беспорядки?
— Староста рыбацкой общины в Аони, — быстро ответил гонец и, опершись костяшками пальцев о циновку, стукнул бритым лбом о порожек пред грозным сегуном.
Ему правитель мог доверять: князь Датэ свою преданность доказал роду Токугава, в решительный час он оказался рядом.
— Чем была недовольна община?
— Э, — набирался духа гонец. — Они хотели всей общиной перейти в иную веру. Построить пагоду в честь бога Киристо и не работать в субботу. Сборщик податей, господин Нория Си-мадзу, запретил им отдыхать в шестой день недели — община не рассчиталась за подушные и водные льготы — и
— Как это — отдыхать в субботу? — закипал гневом сегун. — Чем они лучше других крестьян?
— Староста общйны заявил господину сборщику налогов в провинции, что это великий грех…
Иэмицу вскочил и, не в силах подавить в себе великий гнев, почти забегал по залу приемов.
— Что я слышу? Жалкий староста смеет выбирать праздники! Казнить на месте с сыновьями! Общину поголовно бить бамбуковыми палками, по сто ударов каждому; кто осмелится роптать, забить на месте, имущество общины описать в казну!
Ненадолго задержавшись у склоненного гонца, он выдохнул с жаром полного гнева:
— Кто внушил им непослушание? Говори!
— Иноземные монахи из Нагасаки, — промямлил гонец.
— Опять монахи! — зашелся новым припадком гнева правитель. — Опять они вольничают! Перебить всех!
Сегун затоптался на месте, закрутился вокруг себя, сводя и разводя кулаки. В такие минуты он был особенно страшен, напоминая своего упрямого отца Иэясу. А кому нравятся вольности иноземцев? Его отец, великий полководец рода Токугава, с детства познал лишения в доме князей Имагава, где его держали заложником, сдерживался всеми силами и не позволял себе воспротивиться чужой воле — так это самурайский кодекс! Лишь после смерти могущественного Такэды Сингена отпала нужда покоряться ненавистным Имагава. Иэясу восстал, извел род Имагава под корень и занял место правителя Суруги — так это по праву победителя! Через десять лет он добил прочих приспешников Такэды при Сэкигахаре. Да, Иэясу Токугава восстал против законов, но он забирал назад принадлежащее ему по праву наследника и как награду за смелость присоединил земли покоренных, стал первым в Японии, никому больше не подчинялся, даже императору, будучи военным правителем-сегуном, но что позволяют себе жалкие простолюдины! Это какой порядок будет в стране, где толпа диктует условия и с умыслом подрывает устои державы, которая едва оправилась от междуусобиц?
Нервно расхаживая по залу, он приметил у входа меж занавесей своего наставника Сего Мацудайру. Остановился напротив. Мацудайра поклонился правителю.
— Что надобно тебе? — спросил Иэмицу.
— Отпусти гонца на время, нам надо поговорить.
Иэмицу слушался наставника. В свои тридцать три года он мог обходиться без няньки, но Мацудайра был хитер и умен, родственник, и сумел сохранить привилегии наставника при давно возмужавшем правителе. Иэясу доверял Мацудайре.
Гонца как ветром сдуло. Сегун хлопнул в ладоши и велел начальнику стражи не беспокоить их.
Друг против друга, в одних позах говорящих самураев, в одинаковых рэйфку с одинаковыми гербами, они сидели на возвышении, готовые к продолжительной беседе.
— Ты не забыл, великий сегун, что отец велел пожертвовать малым за не сравнимую ни с чем помощь?
— Нет, — угрюмо ответил Иэмицу.
Как не помнить о помощи голландских купцов в решительный час битвы при Сэкигахаре? Те сняли пушки со своих кораблей и приволокли в лагерь Иэясу. Таких его противник Исида Мацунари в глаза еще не видел. Объединенные войска Исиды дрогнули и побежали. За эту помощь Иэясу Токугава разрешил голландцам основать факторию на островке Амакуса.
— Но отец не давал им права завозить в Японию монахов, — помолчал, унимая раздражение, и добавил Иэмицу.
— И не запрещал, — уточнил Мацудайра. — Религия европейцев запутанна и страшна. У нас на Востоке достаточно улыбки
— Я жестоко накажу простолюдинов, а монахов изгоню вон из Японии. Они чужеземцы.
— Ты рассудил мудро. Только узнай сначала больше о Киристо. Зная меру опасности, тебе легче будет избрать и меру защиты. Правильную и обоснованную против чужеземцев.
— Как узнать? Свои станут говорить глупости, славословя Киристо, чужие монахи особенно, китайцы льстиво обманут. Кто поведает мне правду?
— Я знаю такого. Князь Датэ Масамунэ, сподвижник твоего отца. Он отправлял своего хатамото [7] Хасэкуру Цунэнага в Европу. Тот вернулся лет десять назад, но его воспоминания свежи. Неспроста князь Датэ отказался торговать с европейцами. Они лживы и надменны со своим Киристо. Узнай сам. Датэ умер год назад, а его самурай Хасэкура, я думаю, еще жив. Пошли за ним гонца в Сэндай.
7
Хатамото — знаменосец. Так называли самых преданных вассалов князя, которым вменялось, идя на битву, надевать на спину подобие знамен-крыльев. Как правило, эти самураи пользовались особым почетом и привелегиями сюзерена.
Хмурый Иэмицу согласился.
Войска под командованием его дяди Иэнобу отправились на Кюсю усмирять восставших, гонец ускакал на восток.
Весть о мятежниках в Симабаре еще не достигла Эдо, а постаревший хатамото князя Датэ Масамунэ появился в новом замке Токугава. Помня заслуги его сюзерена, Иэмицу принял Хасэкуру с почетом. Редко кому выпадала честь быть принятым в южном крыле замка, куда допускались самые именитые гости и приближенные сегуна. Усадив его рядом, Иэмицу повел разговор.
— Ты знаком с последователями Киристо?
— Да, мой правитель, — с особым почтением поклонился самурай. — Я был принят самым главным монахом в Риме. Его зовут папа, отец всех верующих в Киристо.
— Что ты можешь сказать о нем?
— Что это старый человек, которого избирают на папство из ближайших помощников, как делают это буддийские монахи. Говорил он неумно и неинтересно, во всем ссылаясь на своего Киристо, будто это не придуманный дайме с неба, а грозный земной князь. Все обязаны восхвалять Киристо и бояться его. Простолюдины и князья, кланяясь Киристо, убивают и обманывают друг друга, убивают подло, живут грязно с его именем, понятие чести у них отсутствует.
— Почему ты так зол на них? — удивился Иэмицу. — Одна желчь в твоем рассказе.
— Мне было неприятно видеть нахальство тамошних монахов, чего не скажешь о наших. Одеты они мрачно, и мысли их мрачны. За мельчайшую провинность они вызывают солдат и безжалостно сжигают в огне бедных людей. Они могут оклеветать даже князя и отобрать его земли в пользу Церкви именем Киристо. Для них правил не существует, и никому из земных князей они не подчиняются. Мне они казались жирными черными червями, на которых даже рыба не клюет. Однажды в харчевне я расплачивался за ужин и ночлег золотыми монетами. В углу дремали два монаха в черных сутанах с капюшонами. Услышав звон золота, они сразу ожили и, подскочив ко мне, стали требовать деньги, иначе меня назовут шпионом. Спасибо заступничеству судьи и моим верительным письмам от папы, когда меня приволокли в суд. Я показал их, и меня отпустили, но десять золотых присудили отдать монахам во славу святого Франциска, а пять судье за разбирательство. Больше денег у меня не осталось. Если такие грязные законы и люди, бог их не чище.