Набат. Книга вторая. Агатовый перстень

Шевердин Михаил Иванович

— Парез лицевого нерва... Да... У тебя «табес дар-залес».

— Что?

— Милый мой, у тебя все признаки... третьей стадии прекрасной болезни — «луес венере». Дай-ка сюда свои руки — поистине тривиальный случай.

Ошеломлённый, поражённый Амирджанов, весь дрожа от невыносимого страха, часто мигая, смотрел на докто­ра. Машинально он протянул руки. Доктор взял их и подержал.

В этот момент Амирджанов до того растерялся, что не понял, как доктор мог взять его руки в свои, когда он сам их туго стянул веревкой.

— А теперь встань прямо... Вот так... протяни руки и закрой глаза.

Амирджанов

покорно выполнил требование.

— Так, налицо расстройство движений. Можешь от­крыть глаза... Сядь... ну на этот хурджун, что ли. Закинь ногу на ногу... Так... Рефлекс отсутствует... и... да... все. Явно прогрессивный паралич на почве сухотки спинного мозга.

Теперь не пленник стоял перед Амирджановым, а врач перед пациентом.

Подавленный, опустошённый, весь обмякший, сидел Амирджанов посреди юрты и машинально следил за док­тором. Тот заставил его снять камзол, рубашку, начал выстукивать, заставил ходить.

— Диагноз абсолютен. В таких случаях от больных стараются скрыть их состояние... щадят их. Но тебя я щадить не стану. — Доктор взял кувшин, вымыл руки и вытер их полотенцем, вынутым из своего хурджуна. Ты сверхчеловек и стоишь выше всяких условностей...

Только теперь Амирджанов наконец сообразил, что доктор освободился от верёвок, и вскочил.

— Руки... — угрожающе начал он. — Ты развязал руки.

Он шарил по поясу, стараясь нащупать кобуру.

— Ещё один из симптомов прогрессирующего распа­да психики, дорогой, — усмехнулся доктор. — Вёревки ты сам завязал. Но ты забыл силу гипноза... Когда я смот­рел тебе в глаза, то мысленно приказал: «развяжи руки!» И ты покорно развязал. Я сделал опыт.. Я проверил со­стояние твоего мыслительного аппарата, твоего мозга... Твоя воля разрушена...

— Я... я... развязал... я... не помню...

— Видишь... Вот еще один симптом. Ты ведь сказал, что убьёшь меня, когда закипит кумган. Он давно вски­пел, ты видел это — и ничего... А почему? Потому что я тебе приказал забыть это. И ты забыл.

Закрыв лицо руками, Амирджанов сидел у входа. Всё тело его тряслось.

— Не закрывай глаза... Не поможет. Встань, прикажи седлать лошадей.

Весь объятый отчаянием, Амирджанов уже не пони­мал, говорит ли доктор вслух или передает мысли на рас­стоянии. Трус по натуре, Амирджанов услышал заключе­ние доктора и растерялся. Он судорожно перебирал в па­мяти прошлое. Он лечился от сифилиса лет пять назад. Амирджанов вспомнил своего друга князя Голицына, блестящего правоведа, запустившего болезнь и впавшего в состояние, которое так красочно описал только что док­тор. Да, князь пускал слюни, двигался скачкообразными шагами... Боже! Но... говорят, есть спасение... Сальвар­сан, прививка малярии...

В отчаянии он бросился от лошадей к стоявшему око­ло юрты доктору.

— Доктор, доктор, спасите... я заплачу... Сальварсан... малярия...

Он тянулся руками к отстраняющемуся Петру Ивано­вичу, пытаясь обнять его.

— Ты сверхчеловек — и на коленях перед жалким ничтожным врачишкой. Из-за чего? Из-за того, что ве­ликолепный, сверхсовершенный организм сверхчеловека поразила ничтожная тривиальная бацилла, какая-то не­видимая простым глазом бледная спирохета залезла в мозг сверхчеловека — и пшик.

— Умоляю!

— Прикажи седлать, я тебе сказал,

Едем вниз к лю­дям в Кабадиан. Каждый день дорог в твоем положении. К сожалению, я не просто человек с чувствами и мысля­ми обыкновенного человека, я ещё врач. И мой долг — лечить всех, даже врагов. И если, если... («тебя не расстреляют раньше», — подумал он.) Одним словом, мне придётся лечить тебя... сверхчеловека, — произнёс он громко.

— Не знаю, болен ли он телом, — проговорил ишан кабадианский, выслушав рассказ доктора, — но что болен совестью, это я знаю. Только подлый или идиот забывает свою Родину. От двурушника не требуй честности. От подлога не требуй верности. Кто он такой, Амирджан? Зачем он пришёл сюда?

— Клянусь, я благородный человек... — заговорил Амирджанов, — я принял ислам по убеждению... Господин Музаффар, обладающий высоким саном, должны хва­лить меня, мусульманина, а назвав ренегатом, вы оскор­били...

— Назови раба рабом — обидится, — усмехнувшись громко сказал ишан.

— Я докажу... преданность делу ислама. Увидите — докажу. Пусть смотрят все... Сюда! — вдруг закричал Амирджанов и вскочил на ноги. Он выхватил шашку и взмахнул ею. Тотчас же толпа отделилась от ворот и дви­нулась к возвышению.

Только теперь можно было различить, что толпа сос­тояла из двух категорий людей. Босые, безоружные бе­жали впереди четыре дехканина, их подгоняли нагайками толстомордые всадники.

Встав в позу, Амирджанов крикнул:

— На колени... Я привел их к тебе, святой ишан. Су­ди их! Суди по законам священного шариата! Суди спра­ведливо.

Он не стал ждать ответа и приказал, ритмично взма­хивая саблей:

— Господин святой ишан. Ты видишь их. Они чернь, они всегда гнули спину. Зять халифа взял их, мусульман, в своё священное войско, а они... Правильно говорят: бедняк — смута в войске. Остерегайтесь бедняков. Они враждебны тебе. Берегитесь! Не медлите ни одной мину­ты... Сгибай им спины, сгибай им шеи... Туши огонь, кро­тость — беда! Будь беспощаден! Доброта — беда.

Речь возбуждала его все больше. Он хрипел.

— Рази врага... не уставай... Кончай с врагом!

Амирджанов спрыгнул с возвышения и, прыгая, уда­рил шашкой стоявшего впереди. Удар оказался столь неожиданным, что человек не успел поднять руку. Амирд­жанов ударил второго. Всадники, точно по сигналу, с воем обрушили свои сабли на головы остальных. Никто не кричал. Никто не успел помешать чудовищному избие­нию.

По чистому двору растеклись пятна крови.

Тогда встал святой ишан. Он мрачно глянул на ещё вздрагивающие тела, перевёл взгляд на мертвенно блед­ного доктора, на распалённые лица амирджановских ну­керов. Из калиток и дверей вышли люди. У всех были в руках винтовки, но никто не двигался.

Ишан сохранял невозмутимое спокойствие. Он переби­рал четки и думал. Молчание его испугало Амирджанова. Он стоял опустив шашку, по которой стекала кровь, и су­дорожно глотал воздух. Амирджанов, видно, и сам был ошеломлён своим поступком. Задыхаясь, он шагнул к ишану, пытаясь что-то сказать. Но из глотки его выры­вались только невнятные, неразборчивые звуки.

— Не... ные... а... в мирах...

Локайцы вытирали клинки и засовывали их в ножны. Вдруг выражение испуга появилось на их лицах.