Набат. Книга вторая. Агатовый перстень

Шевердин Михаил Иванович

— Кузьма, — сказал Гриневич, не оборачиваясь, но уверенный, что Кузь-ма Седых тут, рядом, — ищи дорогу.

— Куда прикажешь, Лексей Панфилыч? — удивился Кузьма.

— В обход. Ты по своим сибирским падям шлялся, горы всюду те же горы. Давай!

— Пожалуй сюда, Лексей Панфилыч, — и Кузьма по­вёл коня прямо вверх по щебнистой осыпи. Гриневич последовал за ним. Около их ног брызнули фонтанчики пыли и песка, но почти тотчас большая, вся в зёленых лишаях гранитная глыба закрыла их от басмаческих пуль.

За утёсом перед Гриневичем и Кузьмой открылась широкая, плотно утоптанная тропа, не очень круто под­нимавшаяся вверх.

— Можно подумать, ты и взаправду дорогу знаешь, —

улыбнулся Гриневич.

— Да в горах всюду одно.

По этой тропе они и стали быстро подниматься.

Откуда возникла у Гриневича такая уверенность, что здесь должна иметься тропинка параллельно большой Конгуртской дороги в обход Туткаула, он и сам не давал себе отчета. Он считал, что такая тропа обязательно должна быть, потому что Пуль-и-Сангин — единственный мост через Вахш, к которому должны сбегаться все до­роги со всей страны. Возможно, что, изучая накануне карту местности, он заметил и безотчетно запомнил ка­кую-то едва заметную, неуверенно нанесенную топогра­фом пунктирную чёрточку, обозначавшую малоизвестную тропу. Комбриг, ничуть не колеблясь, двинулся вверх, не смущаясь, что опасность усугубилась во много раз.

По тропе они выехали через какие-нибудь десять ми­нут на гребень горы и оказались в тылу касымбековской банды. Отсюда все поле боя перед ними растилалось как на ладони. До басмачей было рукой подать. Они основа­тельно продвинулись вперед, и толпы их уже вплотную притиснулись к кучке раненых, отбивающихся бойцов у самой площадки перед мостом, под которым бушевал и ревел Вахш так громко, что даже заглушал звуки выстре­лов. На противоположном берегу реки на скалы ползли оди­нокие фигуры красноармейцев. Видимо, их направил туда Сухорученко, чтобы прикрыть огнём отступавших к мосту.

— «Сообразил. Наконец-то», — подумал Гриневич. Мешкать было некогда. Поставив на сошник пулемёт Льюиса, с которым он не расставался, Гриневич без ко­лебаний открыл огонь в спину группе конных ярко раз­ряженных басмачей, скакавших по дороге к месту боя.

— Ага, не нравится!

На какое-то мгновение стрельба внизу стихла. Пуле­мётная очередь, громким эхом отдавшаяся в горах, внес­ла новые ноты в шум боя. И хоть перестрелка возобно­вилась почти тотчас же, но стало сразу же очевидно, что среди басмачей произошло замешательство. Напор их ослаб. Как выяснилось потом, внезапная пулемётная очередь с тыла показалась басмачам громом среди ясно­го неба. Касымбековцы залегли, остановились. Раненые получили возможность переправиться через мост. Сунув­шиеся за ними басмачи отхлынули под огнём, оставив убитых и раненых. Бой у Пуль-и-Сангина вступил в но­вую, затяжную фазу.

Сквозь туман и горячку того утра Гриневич с порази­тельной отчетливостью помнил мельчайшие подробности: и цветные камешки, больно врезавшиеся в его локти, и веточки горного шиповника с лимонно-жёлтыми цветами, и прыгающих по скалам птичек, и припекающее лицо, го­рячее солнце, и бегущий внизу в провале серо-серебристый Вахш, от которого к угрюмым чёрным скалам вих­рилась ровными полосами такая же серо-серебристая пыль и бело-нежные барашки облаков, скользившие по аспидно-синему небу за высокую поросшую тёмно-зёле­ной арчой гору.

Направив вниз дуло пулемёта и разглядывая мечу­щихся по дороге всадников, которые вопили, задрав лица вверх, и потрясали ружьями, Гриневич воздерживался от стрельбы. Зачем тратить зря патроны! Рядом на зёленом бережку певучего ручейка прислонившись к каменной глыбе, сидел Кузьма и невозмутимо курил. «Сосёт свою козью ножку день и ночь, даже во сне», — мелькнула мысль у Гриневича. Впрочем, беспечность Кузьмы была напускная. Своим намётанным охотничьим взглядом он отлично обозревал и дорогу, и тропинку,

и склон, по ко­торому к ним могли двинуться басмачи, если бы им взду­малось. Но ошеломлённые неудачей, они толпами мета­лись внизу среди камней, ожидая приказаний своих рас­терявшихся, попрятавшихся вожаков и поглядывая на противоположный берег. Очевидно, они не сообразили сразу, откуда хлестнула по ним пулемётная очередь. Сей­час их занимало другое — мост.

— Однако их много, — сказал с некоторым удивлени­ем Кузьма, — сотен пять наберется.

— А что вас, Кузьма, беспокоит? — заметил Грине­вич. — Всё равно моста им не взять.

— Да они и не полезут на мост.

Кузьма оказался прав. Басмачи мост сожгли. Пока они тащили сухую колючку, хворост, эскадрон Сухору­ченко вёл ожесточённую стрельбу. Правда, впустую, так как устои моста оказались в мёртвом пространстве, вне обстрела. И только редкие пули находили цель. Тогда-то Гриневич вышел из себя и, забыв всякое благоразумие, «саданул», по его выражению, из пулемёта, но он тоже ничего не добился. Мост сгорел. Ещё языки пламени рвались из клубов дыма, а обозлённые басмачи, устано­вив, откуда бьёт пулемётчик, полезли по склонам горы. Они несли большие потери от пулемёта Гриневича. Уме­ло вела огонь где-то ниже и в стороне группа бойцов, поднимавшаяся на скалу за своим комбригом. Поддержал своего командира с противоположного берега и Сухорученко. Он рвал и метал, бегая по самому берегу, потрясал кулаками, не обращая внимания на пули бас­мачей, но ничего сделать не мог.

— Ого, — заметил Кузьма, — товарищ Сухорученко повёл куда-то бойцов.

— К переправе около Конгурта. Далеко, верст сорок. Пока он туда да сюда, от нас и воспоминания не оста­нется, — зло заметил Гриневич. Он простить себе не мог, что попался так глупо. Оставалось разыскать бойцов и уходить. Кузьма не заставил себя просить, снял шашку, чтобы не мешала ползти, и исчез в хаосе скал.

К счастью, Сухорученко оставил около моста хороших стрелков, и басмачи, поражаемые на крутом откосе с противоположного берега в спину, скоро потеряли всякую охоту лезть на гору, где сидел «шайтан» с пулемётом. Когда же время стало близиться к обеду, банда совсем прекратила стрельбу. После полудня даже в бинокль Гриневич не мог обнаружить среди прибрежных валунов и в расщелинах скал ни одной меховой шапки, ни одного поблескивающего ствола винтовки. Шумел внизу Вахш, вздымая высоко сияющие брызги. Парили в небесной си­неве орлы, под самым солнцем курились сиреневые вер­шины... Хотелось спать и есть.

Откуда-то сверху посыпались камешки. Гриневич схватился за оружие.

— Не надо, — это я. Человек — не зверь... — сказал кто-то. — В меня не надо стрелять.

Прозвучал смех.

— Кто там? Слезай! —только теперь комбриг разгля­дел среди скал и кустов подкрадывающегося откуда-го сверху оборванца с дикими бегающими глазами и белы­ми зубами.

— Эй, — снова окликнул Гриневич неизвестного и взял его на прицел.

— Это я... Шукур... — сконфуженно захихикал чело­век, ничуть не испугавшись. — Ваше высокородное здо­ровье каково? Можно мне вниз слезть?

Гриневич кивнул головой. Шукур по-змеиному сполз со скалы и очутился внизу. Он оказался удивительно темнолицым, кожа да кости, но мускулистым парнем. Тревожно озираясь, но весело хихикая, он заговорил быстро, словоохотливо:

— Я Шукур-батрак. Не смотри на меня, господин, что у меня одежда пло-хая, порванная, зато сердце у меня хорошее. Что поделать? Бай новый халат надевает — все кричат: «Поздравляем!» Бедняк заплатку на штанах при­ши-вает — все придираются: «Откуда взял?»

— Чего тебе? — несколько удивлённо спросил Грине­вич, держась всё ещё настороже.