Набат
Шрифт:
— Ты куда, браток?
Оглянулся и невольно вздрогнул: рядом лежал раненый, голова забинтована, и видны только глаза да синие вспухшие губы. Комната набита ранеными. Удивительно — никто не стонет. Может, они мертвые? Да нет, шевелятся.
Асланбек спросил:
— Где мы?
Раздались голоса:
— В санбате.
— До передовой и полверсты нет.
— Обещали прислать машину.
— Успели бы увезти в тыл, а то как раз попадем к немцам.
— Не трепи, — разомкнул губы боец с перевязанной головой.
— Немец нас
— Спеши, сестричка заявится, так не уйдешь.
Делом одной минуты было влезть в шинель, шагнуть к выходу. В глазах зарябило, едва успел схватиться за стену. За дверью послышались возня и приглушенные голоса.
— Дуреха, ведь женюсь на тебе. Ты думала так?
— Отстаньте вы со своей любовью.
Насторожился Асланбек: «Чей это голос? Кажется, Галка».
Учащенно забилось сердце: «Это же она!»
— Милая…
— Комиссару пожалуюсь… Ой! Ах, ты подлец!
Асланбек рванул на себя дверь и оказался в темных сенцах:
— Галка!
Кто-то выскочил на улицу, и Асланбеку в лицо дохнуло морозом, он захлебнулся, закашлял. Перед ним стояла сестра.
— Ну что вы…
Взяла Асланбека под руку:
— Спасибо.
С улицы широко распахнули дверь, и в сенцы внесли на носилках раненого. Асланбек посторонился и боком вышел на морозную улицу.
Перекинул с плеча на плечо автомат и оглянулся, соображая, в какую сторону идти, как в небе раздался рокот. По звуку узнал немецкие самолеты. Кто-то требовательно крикнул:
— Воздух!
Совсем близко в лесу взорвалась бомба. Прямо на Асланбека шли два красноармейца: один вел товарища, раненного в голову. Снова тряхнуло землю.
— Ложись! — крикнул Асланбек, а сам подхватил раненого, шагнул с ним, но не удержался, и они повалились на землю.
— Ой, — застонал раненый.
Взрывы потрясли землю. Асланбек приподнялся, но вокруг не было ни души.
— Сейчас, — прошептал Асланбек, вскочил и побежал в сторону санбата.
Остановился. Там, где был санбат, зияла глубокая воронка. В ужасе Асланбек попятился.
Вернулся он к раненому, устало опустился рядом с ним, прислонился спиной к дереву, простонал:
— О-о-о..
Как в тумане, действовал Асланбек, усадил раненого, к дереву его прислонил, всмотрелся ему в лицо, потом закричал:
— Джамбот!
Тот открыл глаза:
— Сын… Ты…
Заплакал Джамбот:
— Прости…
— Ты что? Жить будешь еще сто лет! — Асланбек оглянулся на воронку. — А там… Там уже ничего нет.
— Виноват… — шептал Джамбот.
— Не говори так, прошу тебя! Что-нибудь случилось? С Залиной?
— Убей меня.
Асланбек снял ушанку, взъерошил слипшиеся волосы.
— Не понимаю тебя, Джамбот.
— Не вини Дунетхан… Сын.
Поднялся Асланбек, надел шапку, всмотрелся в раненого.
— Тебе плохо? А? Потерпи, сейчас придумаю…
— Ты сын мой…
Отбросило Асланбека.
— Залина твоя сестра…
Схватил Асланбек Джамбота за ворот шинели.
— Прости…
Асланбек
В углу блиндажа телефонист, склонившись над аппаратом, настойчиво искал с кем-то связи, и когда казалось, уже была налажена, — что-то обрывалось в цепи, и приходилось все начинать сначала.
— Алло! «Курган»… «Курган». Я «Волга». Я «Волга». У тебя есть связь с «Кратером»? Вызови для «тридцать седьмого». «Курган». Алло!
В трубке затрещало, и телефонист поспешно отвел, ее от уха, тихо выругался:
— Болваны.
И тут же услышал в ответ:
— Ты сам болван!
Телефонист тихо засмеялся.
— «Курган», это ты?
— Ну, я.
— Где «Кратер»?
— А черт его знает.
— Слушай, постарайся для «тридцать седьмого», попробуй соединиться с «Соколом».
— Эх, да этого «Сокола» я сам давно не слышу.
— Он же твой сосед!
— Знаю, что сосед, да только сейчас ко мне ты ближе, чем он.
Телефонист ничего не ответил, положил трубку и снова, склонившись над аппаратом, в который уже раз, с затаенной надеждой закрутил ручку. Для «тридцать седьмого» нужна связь.
— Алло! Алло!.. «Комета», «Комета», я «Волга».
Вокруг печурки сидели командиры. Думая о своем, генерал, казалось, забыл о вызванных им же командирах частей, начальниках штабов.
Собираясь с мыслями, он просунул окурок в приоткрытую дверцу печурки, обвел взглядом лица собравшихся. Всего не: сколько месяцев они воевали вместе, а вроде с тех пор, как приняли на границе первый бой, прошли годы. Вот напротив сидит полковник Масленкин. Высокий, худой, шинель висит на нем, как на манекене. Вне боя застенчивый, немногословный, чтобы услышать, что он говорит, надо напрячь слух. Думаешь, странно, что он избрал профессию военного. Зато в бою его не узнать. Спокоен, команды отдает четко, не повышая голоса, и обязательно переспросит, все ли понятно. На передовой появляется редко, дает командирам возможность самим принимать решения. Рядом с ним подполковник Олешов. Этот, напротив, строен, легок, изящен, очень гордится тем, что состоит в кавалерии. Даже сабельный шрам ка правой щеке не уродует его.
В землянку ввалился начальник разведки армии, шагнул к печурке и, наклонившись к Хетагурову, произнес тихо:
— В пяти километрах, восточнее Ракитино, остановился немецкий артполк. Пленный фельдфебель заявил, что на рассвете полк проследует в направлении Ольхово.
— Дорога к каналу еще наша?
Генерал встал.
— Пока да, но мы не уверены, что завтра немцы не перекроют ее.
Генерал задумался: значит, его опасения подтверждаются: немцы нацелились на Ольхово.
Оборона Ракитино свою роль выполнила. Время выиграно, но противник, убедившись, что город ни с фронта, ни с флангов не взять, применил излюбленный метод: обход. Будь на его месте Хетагуров, он, конечно, тоже поступил бы так и даже раньше.