Набат
Шрифт:
— Не могу, — простонал Асланбек.
И сразу услышал сердитое:
— Баба ты, старая рухлядь.
Вспыхнул Асланбек, загорелся, оттолкнул Матюшкина, а он ничего — тихо засмеялся.
Вылез наверх Асланбек и застал одессита бегающим вокруг дерева, пристроился к нему.
— Веревкин…
Асланбек говорил, тяжело дыша:
— Приснился.
— Опять ты о нем?
— Пошли шагом.
— Не надо, — умоляюще попросил Яша.
— Страшно…
— Бек, а ты знаешь, что сегодня за день? — одессит спрашивал,
К ним присоединился Матюшкин.
— Славика не могу забыть, — снова горестно проговорил Асланбек.
— Не береди душу!
Матюшкин едва поспевал за друзьями.
Бежали по утоптанному кругу, пока не стали подкашиваться ноги от усталости.
— Руки сержанта в крови, снег загребали. Искали автомат.
Вздохнул Яша, оглянулся на Асланбека:
— Ты его письмо отправил?
— Нельзя, жена догадается, в крови оно.
— С медом не выпьешь такую горечь.
Умолкли.
Снова побежали.
Первым сдался Яша, уперся спиной в дерево:
— Сегодня я родился. У мамы, конечно. Подумать только, мне стукнуло двадцать два годика. Какой я уже старый! И зубы проел, и глаза проглядел, и уши прослушал, и ноги мои притупели, спасибо, на войне надо ползать на животике… Эх, ни тебе музыки, ни речей.
Асланбек прижался к Яше с одной стороны, с другой — Матюшкин.
— Не знал я, что у тебя праздник. Не отправил бы в горы отару ягнят! Понимаешь, мясо ягненка не надо жевать. Теперь что делать? Зарежу тебе старого барана. Клянусь бородой моего умершего прадеда, если я не устрою тебе пир. Только не обижайся за старого барана.
— Спасибо, Бек. Жареное мясо мне противопоказано. А-а, кацо, ничего, отметим в Берлине, в самом лучшем ресторане!
Перед мысленным взором Асланбека встала мать…
…Высокая, стройная, идет по комнате, вытянув перед собой руки. Нашла диван, села, откинулась назад, позвала сына, Асланбек поспешил к ней, обнял. «Поезжай учиться», — просит мать ласково. «Обязательно, нана». Из другой комнаты появился на цыпочках отец, тихо засмеялся: «И станет он у нас инженером». Отец подмигнул сыну, и они вышли на улицу. Шли рядом. В конце улицы разошлись: отец поднялся по склону к кузне, а он ушел в горы…
Вдали громыхнуло, немцы открыли огонь из тяжелых орудий.
Бойцы не спешили уходить в укрытие, стояли, не меняя позы.
Над головой пролетел снаряд и разорвался в лесу. Потом еще. Ушли в траншею. И тут началось!
Гул стоял непрерывный, и нельзя было высунуть голову, посмотреть, что делается вокруг, куда ложатся снаряды. Потерялось ощущение времени. Казалось, что земля уже не перестанет содрогаться.
Постепенно канонада затихла, Асланбек приподнялся в окопе и ахнул: деревья в лесу покорежило, выворотило, перед окопами землю перепахало. А березка уцелела. Обрадовался деревцу Асланбек.
— Гордая, — присвистнул Яша.
— Красавица, —
Зарокотало в небе, и все разом задрали кверху головы. Пронеслись самолеты, поливая землю свинцом. Завыли бомбы. Одна… вторая… третья. «Где же наши?» — Асланбек стиснул зубы.
— Танки! — крикнул Яша.
— Чего орешь в ухо? — отозвался Матюшкин.
Немецкие танки на большой скорости неслись вперед, паля на ходу.
Начался день, началась работа…
Ощупью Асланбек нашел противотанковую гранату.
Танк, который он приметил для себя, закружил на месте и замер, его объяло пламенем.
— Ух, подлые фрицы, — возбужденно закричал осипшим голосом Яша. — Горите, жарьтесь.
— Тихо ты, — осадил его Матюшкин.
Стальные махины шли развернутой колонной, прикрывая пехоту. Вдруг танки круто развернулись и открыли пехоту, пошли за ней. Такое Асланбек видел впервые и не понял, что это значило.
Стреляли в солдат, тщательно прицеливаясь, но они упорно надвигались. А может, это и есть психическая атака, о которой говорил Веревкин?
Над траншеей поднялся Матюшкин.
— Ах вы, сволочи.. Вперед! За Родину! За Сталина!
— Бек! — позвал Яша.
Как будто его подняли в воздух, тряхнули и снова поставили на место. Почему он замешкался? Взяла злость на самого себя, все в нем напряглось, сжалось, подобно сильной стальной пружине… Стиснул автомат. Почему немец не стреляет? Пронеслась мысль: «Только бы не споткнуться». Мальчишкой он был признанным Чапаевым и отчаянно рубился на саблях с «беляками»…
Прямо на Асланбека во весь рост шел, не таясь, высокий немец. Что-то дрогнуло внутри у Асланбека, ноги, руки словно приросли. Миг… еще… овладел собой.
Сделал ложный выпад вправо, и немец попался на него. Р-раз! Чтобы не видеть ахнувшего верзилу, отвернулся. Ни стонов, ни выстрелов не слышал Асланбек.
Сошлись две живые стенки, откатились, и тут же противник обрушился ураганным минометным огнем. С первыми разрывами Асланбек упал, укрыл руками голову. Тяжелый гул прижал, вдавил его в землю.
Разорвалась бомба… Самолеты. Теперь никто не выберется. Но почему взрывы уходят все дальше? Неужто немецкие летчики бомбят свои позиции? Не наши ли это самолеты?
Кто-то попытался перевернуть его на спину:
— Поднимай, убитый.
Вскочил, в ужасе отшатнулся от санитаров. Откуда-то появился Яша.
— Бек! Ты ранен? Давай помогу!
Мотнув головой, Асланбек отстранился, но почувствовал, что жжет бедро.
— Не надо!
— Ага, ты не хочешь покинуть поле боя? Весьма похвально! Но здесь же можно сойти с ума.
С помощью друга Асланбек спустился в траншею, прошел в свой окоп, и стало как будто легко.
Жив… Снова над ним тяжелое, низкое небо… Как он раньше не замечал, что в окопе уютно, тепло…