Начала любви
Шрифт:
Но имелось отличие и совсем иного рода. Штеттин при всех его достоинствах был для принца чужим, тогда как Цербст, пусть маленький, невзрачный, захолустный и вечно сонный, — свой. Это обстоятельство в глазах Христиана-Августа перевешивало все иные достоинства всех других городов.
Чем более карета с принцем и Больхагеном приближалась к месту назначения, тем более делался весёлым и оживлённым рыжий шут. И только недобросовестный соглядатай мог бы приписать оживление количеству опрокинутого внутрь спиртного.
Сколько уже лет, — десятка полтора как минимум — идя по жизни рука об руку с Христианом-Августом, Больхаген исподволь менялся по мере изменения статуса друга и хозяина. Хотя рыжий бездельник всем и каждому без устали повторял, что самое для него драгоценное в жизни — благорасположение принца, слишком уж буквально понимать слова хитреца едва ли имело смысл. Благорасположенность — да, но благорасположенность год от года набирающего силу друга — вот что имелось
Когда, став губернатором Штеттина, принц возвёл его в ранг официального помощника, Больхаген, к собственному изумлению, почувствовал бархатистую приятность всеобщего угодничества и не менее лестную зависть отдельных недоброжелателей, главным образом отставников, считавших Больхагена не нюхавшим пороху пронырой и выскочкой. Ну да Бог с ними, контужеными! Потому ведь и завидовали, что было чему завидовать. Больхаген взял за правило не замечать мелких сторонних уколов. Пускай все знают, что он добрый.
Сильный всегда добрый.
Однако «добрый» не означает, что он всепрощенчески добрый. В конце концов, оберегая и защищая своё достоинство, он защищал честь патрона. Простой генеральский шут рта бы не посмел раскрыть перед губернаторшей, однако помощник штеттинского губернатора без особенных усилий сумел поставить Иоганну-Елизавету на место.
Ныне Больхагена прямо-таки распирало от удовольствия при одной только мысли, что лучший друг сделался — вымолвить боязно — настоящим правителем, получив в распоряжение целую страну с двадцатью тысячами населения. Если даже вычесть из общего числа всех стариков, женщин, больных, всех убогих, немощных и только-только народившихся, то и тогда вполне достанет количества для нескольких боеспособных отрядов. Пост командующего пусть небольшой, но хорошо подготовленной армией вызывал у Больхагена внятный зуд желания, и потому свою новую дислокацию он был склонен рассматривать главным образом со стратегической (ну и тактической, разумеется) точки зрения.
— Чему так улыбаешься? — поинтересовался выбравшийся из дрёмы Христиан-Август, привычным жестом выуживая золотую луковицу массивных часов.
— А не глотнуть ли нам? — вопросом на вопрос ответил Больхаген.
На самых подступах к Цербсту, открыв дверцу и напуская в карету ветряного холода, Больхаген откровенно любовался густым еловым частоколом, за верхушками которого проступала в мглистом вечернем воздухе оконечность замка, по виду — так вполне средневекового. И сами собой умасливались глаза, голова кружилась от тайных желаний. И суть даже не в том, что на старости лет Больхаген всерьёз намеревался создать миниатюрную армию и с кем-нибудь учинить войну. Само по себе сознание нового статуса Христиана-Августа, сам по себе вид островерхой воинственной кровли в окружении заснеженного леса оказывался приятен в такой же приблизительно степени, как неграмотному папаше приятен вид склонённого над прописями отпрыска.
Закончилась громада леса — и предстал взору Больхагена тутошний замок; предстал и — разочаровал, причём не в последнюю очередь виной тому были тусклый вечер и лениво толкавший перед собой позёмку ветер. Всё оказалось куда скромнее и невзрачнее, чем ожидалось. Ограда с выбитыми кое-где металлическими прутьями напоминала щербатый рот. Утоптанная дорожка к подъезду. В основании дорожки, на линии внешней ограды, располагалась компактная арка, увенчанная какими-то непонятными фигурами. Двухэтажный замок был зажат плоскими, грубой кладки, флигелями. Неяркий свет был виден в вестибюле и двух соседних окнах. Некоторое подобие мерцания заметил Больхаген в оконце домовой церкви, втиснутой в середину здания. «Сейчас в колокол бухнут», — с неудовольствием подумал Больхаген. И попал пальцем в небо.
Не дожидаясь полной остановки, Больхаген выпрыгнул на ходу из кареты, дыхнул в кулак. Он давно взял за правило не торопиться с высказыванием вслух первых пришедших мыслей, не упреждать события. Следом, привычно ссутулившись (к чему приучил высокий рост и традиционные для Германии низкие притолоки), вышел из кареты Христиан-Август, поправил на плечах незастёгнутую шинель, потянул носом воздух.
— Хорошо-то как здесь... — мечтательно произнёс принц.
Из другой кареты к нему спешили Фике и Вилли, возбуждённые, радостные.
— Папочка! — от нахлынувших чувств крикнул Вилли. — Папочка, мы там белку заметили!
— Белку? — переспросил Христиан-Август.
При звуке открывшейся замковой двери Больхаген обернулся и увидел, как на порожец с непокрытой головой, в тёплых домашних штанах и какой-то слишком женской по виду кофте вышел улыбающийся двойник принца. Брат.
ГЛАВА VIII
1
Российская императрица Елизавета Петровна [47] обладала умом и бесспорной красотой, этими двумя разрушительного свойства преимуществами, которые обращают жизнь всякой женщины в ад.
Лишь сама она да её ближайшее окружение знали, чего
— Молчать оттого, что сказать нечего — штука не хитрая. Сколько рассеяно по жизни всяких молчунов по лени, молчунов по нелюбопытству, по нежеланию отказываться от раз навсегда избранного растительного существования. Ещё отец её Пётр Алексеевич [48] говаривал, что в случае, когда молчит мужик на дыбе, не следует обвинять палача в слабом знании профессиональных секретов; мужик молчит, потому как сказать-то ему ровным счётом нечего...
47
Елизавета Петровна (1709—1761/62) — российская императрица с 1741 г., дочь Петра I и Екатерины I. Возведена на престол гвардией. Историк В. О. Ключевский назвал Елизавету Петровну «умной и доброй, но беспорядочной и своенравной русской барыней», соединявшей «новые европейские веяния» с благочестивой отечественной стариной».
48
...отец её Пётр Алексеевич — Пётр I Великий (1672—1725), русский царь с 1682 г. (правил самостоятельно с 1689 г.), первый российский император (с 1721 г.).
Молчать на дыбе посвящённым куда сложнее. А значительная часть из прожитых Елизаветой Петровной тридцати трёх лет, как на грех, оказалась самой что ни на есть подлинной дыбой. И тем не менее...
Она взяла за правило воздержание от вопросов и прилюдных дискуссий; помалкивавшая при жизни отца, Елизавета продолжила сию традицию и впоследствии. Хватило ума не докучать родительнице вопросами, хватило ума затаиться, когда ей сделалось известно, каким именно способом подонок Меншиков спровадил в лучший мир императрицу [49] . Узнай о готовившихся приготовлениях Елизавета хотя бы за несколько минут до свершившегося убийства, горло светлейшему князю перегрызла бы, отчаянной была. Но узнала о том Елизавета очень поздно, слишком поздно и — смолчала. Да и когда совсем ещё молоденький Пётр II [50] положил глаз на неё, достало опять-таки сообразительности затаиться и помазанника при этом не прогневать. А как же, помилуйте! Без ума трудно женщине пройти по жизни... Смолчала и вытерпела она даже тогда, когда в памятную годину, сделавшись сильнейшими против неё, к трону полезли всякие там Долгорукие, Головины, Апраксины да Голицыны.
49
...каким именно способом... Меншиков спровадил в лучший мир императрицу. — Версия о том, что А. Д. Меншиков устранил Екатерину I, имеет в исторической литературе давнюю традицию и своих адептов. Так, например, опубликованная в Англии на русском языке книга А. В. Степанова. «Елизавета Петровна» (Лондон, 1863) содержит рассказ о том, что 17 мая 1727 г. Меншиков собственноручно угостил Екатерину I отравленными конфетами, после чего она скончалась.
50
Пётр II (1715—1730) — сын царевича Алексея Петровича и принцессы Софьи-Шарлотты Браунгшвейг-Вольфенбюттельской (в крещении Евдокии, умерла в 1715 г.), внук Петра I, российский император с 1727 г. Фактически правил государством при нём А. Д. Меншиков, затем Долгоруковы.
Те немногие, кому довелось оказаться среди ближайшего круга Елизаветы Петровны, знали свою благодетельницу куда лучше; знали — да помалкивали, демонстрируя тем самым наличие бесценного качества. Да и кто, скажем, в состоянии поверить, что, узнавшая о возможном браке своём с Людовиком XV [51] , Елизавета, слывшая ветреной хохотушкой, сумела в считанные шесть недель с небольшим поднять свой разговорный, неуклюжий, варварски модулированный французский до прямо-таки версальского изящества! Тот, кто выучил хотя бы один иностранный язык, знает, что сие суть тяжёлая работа; одни её одолевают быстрее, другие медленнее, но чтобы в шесть недель?! Это вам не римский водопровод и даже не философский камень, дамы-господа!
51
Людовик XV (1710—1774) — французский король (1715—1774) из династии Бурбонов. В малолетстве Людовик XV (1715—1723) страной управлял в качестве регента герцог Филипп Орлеанский, затем кардинал Флёри. Позднее при Людовике XV большую роль играли его фаворитки (особенно маркиза Помпадур). Колоссальная расточительность двора Людовика XV привела к полному расстройству государственных финансов.