Начала любви

Новиков Константин

— Перестань, — сказала покрасневшая от неожиданно потеплевшего тона подруги Софи. — Ты такая стройная, такая, извини, конечно, красивая. А для меня специальные платья шьют, чтобы туда я влезала вместе с корсетом этим дурацким. Я ведь настоящая уродка, Бентичек, ты просто не знаешь.

— Ты красивая, — строго сказала графиня. — Ты очень красивая, и заруби это себе на носу. Если хочешь знать, я подружилась-то с тобой исключительно потому, что ты мне очень понравилась.

— Нашла тоже... — ответила Софи, чувствуя, как из красного лицо, скорее всего, делается пунцовым. — Уродка, не снимающая корсета ни на минуту.

— Ты и сейчас в нём?

— Конечно. Как на меня его надели, так я ни разу и не снимала.

Каторжника приковывают к галере на какое-то время, а меня — до выздоровления. Что может означать — на всю жизнь.

Как была, полуодетая, Бентик подошла к сидевшей на низком подоконнике подруге, тихо-тихо, едва касаясь набухшим соском, провела по щеке принцессы и, воровато оглянувшись на дверь (повернула ключ или нет?), попросила:

— Покажи, как он выглядит.

— Чтобы показать, нужно раздеться, как ты не понимаешь, — назидательно сказала Софи.

— Покажи, а? — ещё тише попросила Бентик...

ГЛАВА VII

1

Со второй попытки, да и то лишь благодаря помощи дальнего родственника, двоюродного брата своей крёстной, сумела Иоганна-Елизавета получить аудиенцию у кайзера.

О первом своём в новое царствование визите в KonigIichcs Schloss вспоминала принцесса с недоумением и стыдом. Её тогда пригласили в приёмную, где Иоганна прождала в одиночестве не менее двух часов, прежде чем до её сведения сочли необходимым довести тот факт, что Фридрих занят неотложными делами, очень сожалеет о невозможности свидания и просит перенести встречу на любой удобный для принцессы день. Тут даже не унижение, не потраченное напрасно время терзали её — да кайзер и не мог принцессу никак, собственно, унизить хотя бы потому, что небрежение императора суть огромная милость для всякого подданного. Беспокоила догадка: ну как молодой император придумал такую форму, чтобы выказывать неугодность ему определённых лиц?

Как говорят: «Не то худо — что худо, а то — что швах!»

Что, если принцесса вновь проделает путь до берлинского дворца — и всё повторится?! Тут уже не позор, если так, тут позорище. Вот страшно что.

И начнут о ней шептаться недруги, мол, один раз в морду ей дали — показалось мало, вторично поехала...

Потому не без внутреннего трепета въезжала принцесса в Берлин, не без дрожи в ногах входила Иоганна-Елизавета в императорскую приёмную, существенно преображённую по приказу Фридриха. Поставленная здесь дорогая французская мебель напоминала обстановку брауншвейгского дворца времён молодости Иоганны. Картины, бронза, гобелены, если судить по убранству одной только этой комнаты, собраны были Фридрихом в количествах непропорциональных: владелец королевского дворца, памятуя о том, что его берлинская резиденция имеет вполне определённый прообраз, пытался именно числом обойти куда более изящный Версаль. Глазея по сторонам, принцесса с удовольствием отмечала потуги императора сделать своё жилище как можно более французским по духу. И это было хорошо. Франкофильской душе Иоганны-Елизаветы делалось приятно от одной только мысли, что немецкий кайзер не стыдясь копирует французов. В первый свой приезд сюда принцесса не наблюдала ничего похожего, и тем сильнее оказалось удивление.

Когда её пригласили в кабинет императора, предназначенный для деловых аудиенций, Иоганна от волнения растерялась. Впоследствии вспоминая, или, правильнее было бы сказать, пытаясь припомнить самые первые мгновения встречи, она мысленно упиралась в туманную пустоту: спина низкорослого лакея, распах лёгкой двери, бронзовая ручка бездвижной левой створки — далее наступал провал. Очнувшись и вновь обретя способность видеть и соображать,

принцесса не без приятного удивления осознала, что стоит подле Фридриха возле окна и кайзер изящной закладкой для книг набрасывает в воздухе пунктиры недостающих парковых дорожек.

— Так будет, мне кажется, гораздо лучше, — с лёгкой вопросительной интонацией резюмировал Фридрих и посмотрел на принцессу, желая услышать её мнение.

О возражении императору, пусть даже речь шла о столь ничтожном предмете разговора, нечего было и думать. Кто его знает, этого Фридриха! Скажешь необдуманное слово, так потом в бессрочную немилость впадёшь. Размазывай затем всю жизнь слёзы по поводу неосторожно сказанного словца. Хоть и отзываются о кайзере с похвалой, хоть и слывёт он человеком высокой культуры, однако же и тут надо ухо держать востро.

Да и о чём речь-то?! По какому поводу возражать? Дорожек в его парке мало? Так пусть хоть вырубит кустарник и превратит всё пространство в единую дорожку.

Однако и здесь имеются нюансы. Всего проще согласиться, кивнуть головой, произнести незначащие слова и перейти к другой теме. Но император задал вопрос; но император ждёт, император желает услышать её недостойный ответ. Может, он таким образом проверяет людей на прочность спины, иначе говоря, на отсутствие или наличие собственного мнения по сколь угодно мелким вопросам. Плохо, что Иоганна большую часть его рассуждений от волнения не услышала вовсе, а услышанные не вполне поняла. Какую-то диагональ он сделать под окнами пожелал? Или, напротив, собирается какую-то существующую диагональ разбавить?

В том и состоит искусство придворного общения, чтобы всегда всё слышать, понимать, хорошо и быстро ориентироваться: где шутка, где пустяк, где острота, ну а где под видом шутки самое тебя на сообразительность проверяют. В Штеттине подобного искусства за целую жизнь от вас никто не потребует. Здесь же иначе.

Поддакнуть Фридриху? Дело, мягко говоря, нехитрое.

Только ведь Иоганна-Елизавета могла с уверенностью сказать, что охотников поддакивать в одном только Берлине несть числа. Рта его величество ещё не успеет раскрыть, как тысячи голов согласно кивают, мол, правильно, замечательно, мол, совершенно верно рассудить изволили, ваше императорское величество. Вдруг да кайзер среди тысяч бесхребетных пытается обнаружить таких, кто имеет мужество сказать ему «нет»? Ну, как судьба даёт Иоганне уникальный шанс, оправленный на манер беседы о парковых дорожках? Господи мой Боже, Господь милосердный, спаси и сохрани недостойную рабу твою и да позволь мне поступить по разумению своему бабскому!

— Нет, ваше величество.

Слева на шее принцессы вдруг принялась отчётливо и сильно пульсировать некая жилка; мозг рассылал испуганные сигналы по всему телу, отчего спина, ладони и подмышки вдруг сделались как после купания.

— Как, простите? — Фридрих от удивления склонил своё приятное заострённое лицо набок, как если бы оказавшуюся перед ним Иоганну-Елизавету надлежало воспринимать именно под таким вот углом зрения.

Император ждал.

— Если позволите, я по-женски, с вашего разрешения. Для того чтобы решить, так или этак будет лучше, нужно всего лишь пожить тут некоторое время.

— Да уж имел удовольствие, — вставил кайзер.

— Пожить здесь хозяином, — она сделала ударение на последнем слове. — Сейчас лучше ничего не трогать, оставить как есть, а через несколько месяцев вы сами поймёте. Возможно, лучше поменять. Но может быть, я не исключаю, что вскоре вы и сами почувствуете, что в таком именно расположении дорожек, по которым вышагивал ваш покойный батюшка, имеется свой резон. Дорожки в парке, ваше величество, это очень даже непросто. Их расположение, общая геометрия. Геометрия на мысли оказывает влияние, — неожиданно для себя Иоганна произнесла вслух подслушанную некогда у Больхагена фразу.