Начало

Бурмистров Александр Иванович

— Пора, — говорит Георгий Николаевич, и я чувствую, как что-то обрывается во мне, и я перестаю ощущать себя и окружающее. Все вокруг становится вдруг немым и уродливым, словно расползается в разные стороны, теряя привычные размеры и очертания.

3

Мы появляемся на ярко освещенной сцене. Она возникает как-то слишком скоро, неподготовленно на моем пути, и я ощущаю своими беззащитно обнаженными, похолодевшими вдруг руками и ногами (один я обнажен среди других одетых людей) устремленные на меня из зала сотни изучающих, любопытных глаз.

Краем глаза я разглядываю соперника. Он выше меня, светловолосый,

сухощавый, с длинными, как рычаги, руками. Должно быть, быстро, хорошо двигается. «Будет работать на длинной дистанции, — думаю я. — Мне необходимо искать сближения. Георгий Николаевич прав. Мой шанс в плотном бою».

Рефери приглашает нас на середину ринга. Мы сходимся, прикасаемся перчатками, имитируя рукопожатие. Судья проверяет наши перчатки. Потом мы становимся лицом к залу, по обе стороны, и я слышу в динамике голос, представляющий нас зрителям: «Встречаются боксеры полутяжелого веса… Геннадий Хлыбов… городское профессионально-техническое училище (мой соперник делает шаг вперед)… Сергей Комлев (теперь делаю шаг вперед я)… средняя школа номер семь».

Процедура, знакомства закончена, и мы с Хлыбовым возвращаемся на свои места. Зал аплодирует. Недалеко от сцены, в проходе возле стены, я вижу сбившихся в кучку своих одноклассников. Они что-то кричат, и я различаю в общем шуме могучий голос Кости Барабанова: «Сергей, держись!» Вижу рыжие длинные волосы Ларисы Колокольцевой и ее тонкую руку, машущую мне.

Тревожно звучит гонг. Усилием воли я выталкиваю себя на освободившееся белое пространство ринга. Навстречу мне из противоположного угла движется мой соперник.

Я бью первым. Легкий, пробный удар левой в голову. Хлыбов уклоняется, сохраняя выгодную ему дистанцию. Я бью, стараясь сблизиться с этим человеком. Хлыбов уходит, встречая меня длинными прямыми. Я преследую его, но никак не могу попасть в его мелькающую передо мной светловолосую голову. Он просто превосходно работает ногами. Несколько его встречных прямых достигают цели, ослепляют меня острыми, жгучими вспышками, и я на какие-то доли секунды упускаю его из вида. Атаки мои становятся беспорядочными. Я теряю способность задержать себя хотя бы на мгновение, оценить происходящее. Во мне остается лишь одно желание — сломить Хлыбова. Во мне ничего больше нет, кроме этого желания, и я безрассудно иду вперед и пропускаю встречные удары.

Первый раунд проигран. В перерыве Георгий Николаевич брызгает мне в лицо водой. Жестко растирает лицо и плечи полотенцем. Понемногу я прихожу в себя.

— Ты не работаешь… совсем не работаешь, — говорит Георгий Николаевич, не скрывая недовольства. — Я не узнаю тебя.

— У меня ничего не получается, — оправдываюсь я.

— Не получается, потому что не думаешь, торопишься. Не готовишь удар, надеешься только на силу, на случайность. — Георгий Николаевич торопливо обмахивает меня полотенцем. — Попробуй работать вторым номером… Поиграй с ним, вызови его на себя, поймай на ошибке. Атакуй, когда он «провалится»… И защита, защита… не забывай о защите… Понимаешь меня?

— Понимаю, — говорю я.

Снова звучит гонг. Снова мы с Хлыбовым сближаемся на середине ринга. Но теперь я не спешу с ударами, неторопливо маневрирую, делая легкие обманные движения то левой, то правой рукой. Иду на Хлыбова, но не бью, только, делаю вид, что хочу ударить. Знаю, это всегда нервирует соперника, держит его на пределе внимания. Хлыбов по-прежнему отходит, держа необходимую дистанцию, но я чувствую, что

он не ожидал от меня подобного.

Я весь сжимаюсь в комок. Я должен выдержать начатую игру. Обязан выдержать. Только терпение. Еще раз терпение. Хотя бы немножечко еще, самую малость. Вот уже Хлыбов атакует. Он имел преимущество в начале боя и должен сохранить его сейчас, должен подтвердить его решительными действиями, если я пассивен, — на этом строится мой расчет. Атака Хлыбова настороженна. Он не верит, что я сломлен. Но я отхожу. Просто отхожу. Хлыбов снова атакует, и я снова отхожу. Я знаю, бдительность его должна притупиться, и тогда он ошибется. Может же он совершить ее — одну-единственную ошибку, которую я так настойчиво и терпеливо готовлю в нем, которую жду всем своим напрягшимся до предела существом. И — вот она! Я делаю уклон в сторону и встречаю его двойным ударом в голову. Потом иду в ближний бой и бью короткими боковыми по корпусу. Хлыбов пытается отделиться от меня, но я «прилипаю» к нему, чувствую его вздрагивающее разгоряченно-податливое от моих ударов тело. Тогда он «вяжет» мне руки и рефери разводит нас.

Хлыбов ошеломлен и начинает спешить, не веря, не понимая, что потерял только что принадлежавшую ему инициативу. Снова бросается в отчаянную атаку, и снова я встречаю его и вхожу в ближний бой. Он с трудом отрывается от меня, задерживая мое преследование встречными тычками далеко вытянутой левой. Я вижу, как он тяжело дышит, как глаза его становятся мутными и бессмысленными. Теперь он только отступает, стараясь продержаться до конца раунда, при сближении «вяжет» мне руки и прижимается ко мне всем телом, как бы надеясь найти спасение от меня во мне самом. Рефери постоянно разводит нас, делая замечания моему сопернику.

В третьем раунде у Хлыбова уже нет прежней уверенности, движения потеряли легкость, и он пропускает мои удары. Инициатива полностью на моей стороне. Я веду бой, направляя его ход в необходимом мне ритме. Выжидаю. Взрываюсь серией ударов. Снова выжидаю. Снова стремительная неудержимая серия. Хлыбов пятится, прижимается к канатам. Я приближаюсь к нему вплотную. Он пытается уйти в сторону, но я опережаю его и бью правой в открывшийся на мгновение подбородок. Я вижу, как запрокидывается его голова, и он сползает на пол.

Рефери отталкивает меня от Хлыбова, дожидается, когда я займу место у канатов на противоположной стороне ринга, и начинает считать. Я впервые за бой воспринимаю зал. Крики, свист, но мне кажется, что никогда в жизни я не слышал звуков прекраснее и сладостнее этого дикого нечеловеческого рева.

При счете «восемь» Хлыбов встает, принимает стойку, но рефери поднимает обе руки, останавливая бой. Я подхожу к Хлыбову. Он глядит на меня ненавидящими глазами, заставляет себя улыбнуться, но улыбка получается жалкой, растерянной. Только сейчас я вижу, какое у него бледное осунувшееся лицо, а на щеке возле носа круглое темное пятнышко родинки.

Горячая хмельная радость охватывает меня, поднимает, как на крыльях. Радость и гордость собой. Я победил! Меня приветствуют сотни людей. Это мой триумф! Моя победа! Но в то же время жалко человека с родинкой на щеке, уступившего мне дорогу к победе. Я понимаю, как ему тяжело сейчас, и я чувствую себя виноватым перед ним за то, что не могу не торжествовать свою победу над ним, не могу не радоваться, что сломил его волю и достоинство на глазах у сотен людей. Радость и вина. Неужели нельзя, чтобы они существовали порознь?