Начало
Шрифт:
— Отец тебя спрашивает, — строго говорит она мне. — Просил помочь кролика зарезать. Доедай и иди к нему, он в сарае. И не криви рот. Подумаешь, принц… ничего заставить нельзя.
— Зачем губить кролика? — недовольно говорю я. — Кажется, не сезон.
— А гостя чем угощать будем? Не каждый день к нам женихи жалуют.
Я усмехаюсь.
— Кролика — Верочкину жениху! Семейство Комлевых, а в его числе младший сын их, должны пролить кровь беззащитного животного, принести его в жертву московскому инженеру. Какая высокая честь!
— Не болтай глупости, — обрывает
Домашние дела закончены, и я с облегчением иду в свою комнату.
Комната обставлена необходимыми мне предметами и вещами: письменный стол, диван-кровать, два стула, магнитофон, коврик на полу, книжная полка с подобранными мною любимыми томами Платона, Свифта, Шекспира, Достоевского. На стене цветная репродукция «Сеятеля» Ван Гога — огромное желтое солнце на горящем знойном небе, синяя распаханная земля и маленькая, потонувшая в солнечном мареве фигура крестьянина, бросающего зерна в обнаженную землю.
Я включаю магнитофон, и комната наполняется осторожными, чуть колеблющими застоявшуюся тишину волнами музыки. Забираюсь на диван, положив под локоть подушку. Чувствую, как накопившаяся за день усталость наполняет тело приятной расслабляющей тяжестью. Знаю, что завтра в школе меня должны спросить на уроке литературы («Тема труда в произведениях советских писателей»), но я не в силах даже пошевелиться на своем диване. О каком уж там труде может идти речь! Даже ван-гоговский сеятель на стене остановился на картине с замахнувшейся рукой, перестал бросать зерна в томящуюся под солнцем распаханную землю.
В дверь тихонько стучат. Легкий живой стук костяшек пальцев о дерево. Так может стучать только Верочка.
— Входи, — говорю я.
Верочка входит в комнату. На ней пестрый шелковый халат, от которого у меня в глазах все становится голубым, зеленым, розовым. Будто передо мной букет лесных цветов поставили.
— Целый день тебя не видела, — говорит Верочка.
— И что же? — улыбаюсь я.
— Соскучилась.
— Будто бы.
— В самом деле. На работе — скучища. Дома тоже не лучше.
Верочке двадцать два года. Она крупная, полная, с синими яркими глазами и нежным, всегда готовым улыбнуться ртом. Несмотря на полноту, даже некоторую грузность тела, движения ее легкие, плавные. Она словно проплывает в окружающем пространстве, как невесомое облако.
Я не встречал человека, которому бы Верочка не нравилась. Причем, она нравится как мужчинам, так и женщинам, что бывает, насколько мне известно, крайне редко. Какое-то светлое, родниковое спокойствие, ясность, теплота, кажется, струятся из ее широко распахнутых глаз, от ее полного лица и больших рук с маленькими, точно выточенными кистями.
Верочку считают красивой, обаятельной и даже загадочной в своем необъяснимом очаровании. Прямо-таки Джоконда из Каменска. Что касается меня, то я не вижу в ней ни какой-то особенной красоты, ни, тем более, загадочности. Просто добрая, крупная женщина. Как корова. И глаза у нее коровьи — огромные, чистые, будто утреннее небо без единого облачка. Но кто осмелится
— Можно я побуду с тобой? — говорит Верочка.
— Можно, сестричка… еще как можно, — говорю я и выключаю магнитофон, возвращая комнате тишину.
Я говорю с Верочкой в чуть насмешливом, дурашливом тоне. Сам не знаю почему, но так получается у меня со всеми домашними, кроме отца, разумеется, — он слишком серьезен, чтобы допустить по отношению к себе подобный тон. Но я всегда рад, когда Верочка рядом. В это время мне не нужна музыка. Все вокруг должно быть наполнено ее присутствием, которому может помешать любой посторонний звук, любое постороннее вмешательство, как слишком сильный ветер невесомому цветному полету бабочки.
— Значит, ждем твоего жениха? Наконец-то, ты решилась показать его.
Верочка смущенно опускает свои синие светящиеся глаза.
— Ну уж, сразу жених, — говорит она, присаживаясь на стул и поправляя на коленях пестрый шелестящий халат. — Мы просто встречаемся, и он захотел с вами со всеми познакомиться. А что из этого выйдет — кто знает?
— И ради этого он приехал из Москвы?
— У него командировка. Он к нам часто на завод приезжает.
Верочка после десятого класса не прошла по конкурсу в институт и работает в лаборатории металлургического завода. Событие это, впрочем, ничуть не опечалило ее. Скорее напротив, она была довольна, что так произошло, хотя, разумеется, не показывала этого ни родителям, ни знакомым.
Верочка совершенно лишена честолюбия, и всякое возможное изменение в жизни, особенно если оно хоть как-то может отделить ее от привычной, давно сложившейся действительности, не только не привлекает, а отталкивает, пугает ее неизбежными, непредсказуемыми сложностями, чуждыми ее предельно простой, открытой, как проселочная дорога, бесхитростной натуре. Я не встречал другого такого человека, которому в жизни было бы так мало надо, который был бы вполне счастлив уже тем, что он просто живет, дышит, говорит, слушает, а вокруг него, рядом с ним, светит солнце, ветерок колышет ветви деревьев, и знакомые или впервые встреченные люди на улице говорят: «Добрый день» или молча проходят мимо.
— Расскажи о своем женихе, — предлагаю я Верочке.
— Что рассказать?
— Что-нибудь… неважно. Ну, например… какой он?
— Сам увидишь… когда придет.
— «Сам» — это другое. Мне надо знать, что скажешь ты о нем.
Верочка улыбается, блестя синими глазами, морща нежный, слегка подкрашенный рот. Лицо, шея, руки ее, кажется, излучают теплый золотистый свет.
Я гляжу на Верочку и думаю о том, что улыбка, пожалуй, самое дорогое приобретение человека за всю его трудную тысячелетнюю историю. Она как маленькое солнце, подаренное каждому из нас при рождении, как особенный отличительный знак нашей избранности среди прочих живых существ. И очень жаль, что мы не всегда умеем распорядиться этим прекрасным, неповторимым даром на благо самим себе и другим людям.