Начало
Шрифт:
После последних слов клятвы я низко поклонился, а когда выпрямился и зажмурил глаза в ожидании мирного ответа, получил такой мощный и жаркий порыв в лицо, что еле устоял на ногах. Заулыбавшись и подавшись навстречу горячему потоку, продолжил жмуриться, ещё и руки в стороны развёл, воображая себя летящей птичкой.
Стоял и благодарил мир за то, что он принял меня на службу, и теперь я настоящий посредник. Затем думал про всякие глупости, мол, хорошо, что сегодня не надел фуражку, а то бы этот озорник закинул её куда подальше.
После этого решил закончить
— Расплачусь подзатыльниками и отлучением от рыбалок. Сегодняшняя удача того стоит, — разудало пообещал себе, открыл глаза и увидел, что очутился у подножия горы на дороге.
— Что за чудеса? А я наверху был, или мне показалось? — перепугался не на шутку, но не перелёта с обрыва на дорогу, а своей фантазии, которая с недавних пор запросто могла что угодно преподнести так, что и от реальности не отличал.
«Во дела. Стою на горе, читаю клятву, а через секунду уже внизу», — подумал я, когда перестал волноваться и почувствовал в душе пробуждавшееся озорство.
— Это ты, мир, меня закинул? А почему не крикнул, что я ещё маленький?
Вместо ответа опять жаркий выдох в лицо. На душе стало ещё веселее, ещё беззаботнее, и так захотелось куражиться, что я, взял, да и припустил бегом назад к машине, к рыбалке и, возможно, к ожидавшему наказанию.
Бежал, а силы не заканчивались. Наоборот, снова чувствовал себя невесомым. Шаги казались огромными прыжками, а сам был сильным и выносливым, повзрослевшим и возмужавшим.
В эти недолгие мгновения мне казалось, что способен совершенно на всё. Не было для меня ничего невозможного или несбыточного, ничего нереального или невыполнимого. Я был всемогущим, летящим по жизни, мальчишкой.
* * *
— Сходим куда-нибудь? — безынтересно спросил меня Эдик, когда я бодро шагал к Запорожцу.
— Я же только что с горы вернулся, — промямлил я в ответ.
— Не гони. Вернулся он. Не хочешь, так и скажи. Один схожу за кошару. Погляжу, что там.
— Лучше не надо. Там волкодавы огромные живут, ещё загрызут ненароком.
Эдик удалился, а я, ничего не соображая, схватил удочку, принадлежности, и побрёл удить рыбу. Собрался у воды хорошенько обдумать змеиные приключения.
Уже у вечернего костра, лакомясь обжигавшей ухой, я пришёл в себя окончательно. А отцовский вопрос, почему просился гулять, а сам никуда не пошёл, подсказал, что о моём походе никто не узнал.
Как это произошло и почему, мне было всё равно, а после полёта с вершины на дорогу и пробежки обратно к лагерю, да и всего того, что случилось перед клятвой, меня уже было ничем не удивить. Даже тем сумасшедшим клёвом рыбы, которая в тот вечер так торопилась ко мне на крючок, что я еле успевал наживлять и закидывать удочку. А на первых порах посмеивавшиеся взрослые, начали прежде перешёптываться, а потом всё ближе и ближе подплывали на лодках и закидывали снасти неподалёку от моего поплавка.
«Этот день я запомню на всю жизнь», — обещал я себе, а заодно и то, что буду готовиться к любым неожиданностям
Наутро воскресенья мы с Эдиком вместе проснулись в машине. Отцы наши снова восседали на лодках, и лишь изредка поднимали удочки вверх, реагируя на поклёвки или голосуя за удачную рыбалку, а может, ещё по какой причине. И всё повторилось.
После обеда мы уставшие и довольные каждый своей удачей, собрали вещи, сдули и упаковали лодки, и отправились домой, чтобы засветло приехать и успеть приготовить на ужин пойманной рыбы и раков.
Глава 12. Доклад об успехе
После разудалого рассказа о клятве с катапультированием, я ждал от деда хоть каких-нибудь вопросов, но он сидел и думал о своём. Я не торопил его, а лишь переживал, правильно ли понял знаки, которыми меня одарил мир до и после клятвы. А Павел молчал, и я уже всерьёз переживал, и произошедшее на рыбалке казалось фантазией или мороком.
Наконец дед, глядя в излюбленную даль, спокойно и буднично изрёк:
— Значит, над тобой тоже пошутил.
— Как это, тоже? — не уловил я смысл в его рассуждении.
— А то и значит, что только двенадцатый вечно трунит над посредниками. И со мной шутил, и с Каликой нашим. А до меня с другими старшинами здешними, — Павел с каждым сказанным словом начал заводиться.
— Не расскажешь, как и зачем он шутил? — спросил я с опаской.
— А неделю цельную мне фокусы показывал, — вернулся-таки дед в состояние вредного старикашки. — То в одно место закинет, то в другое. И глаза я не закрывал, как ты на своём обрыве. Сердце моё детское чуть не лопнуло со страху от его выкрутасов.
Иду в одно место, оказываюсь в другом. Я домой в калитку вхожу, и р-раз! Уже в подвале. Я по улице гуляю, а тут бац! Покалено в речке стою, ртом мух ловлю. Я и злился на него, и Богу молился, а он ни в какую. Балует, и всё тут. Так что, я побольше тебя мучений-приключений отведавши. А всё для нашей же пользы.
— Как это для пользы? — озадачился я.
— А что непонятно? — удивился дед. — Уроки это для вновь принятых старшин. Чтобы ко всему готовые были и подчинённых успокоить могли. Ты вот, к примеру, какой для себя урок вынес?
— Нужный, — ответил я, всё ещё не понимая, к чему ведёт наставник.
— Ишь ты, важный какой. А возьми он тебя, да зашвырни с глазами нараспашку, кто бы тогда штанишки стирать побежал?.. Нужный. Удумал же, — не захотел дед успокаиваться.
— Про время говорить будем? — решил я отстреливаться короткими вопросами.
— Про какое время? — округлил Павел глаза.
— Когда с горы вернулся, никто не заметил, что куда-то уходил, и время осталось прежним. Ушёл на гору в три часа дня, а обратно прибежал в четверть четвёртого. А я только туда часа полтора пёрся и с зайцами наперегонки гонял. Потом по вершине… По обрыву рыскал, раскопы высматривал. Только там почти всё каменное. Дальше клятву читал. Затем по дороге, как ошпаренный до пруда бежал. На всё про всё часа два ушло не меньше.