Начало
Шрифт:
То, что время пролесок давно прошло, я догадывался, но виду не подавал. Крепко задумался, с чего это папка сам вызвался ехать в нужную мне сторону. Надоумил кто-нибудь, или надоело на невесёлого сына смотреть.
Как бы там ни было, появился шанс уговорить его съездить туда, куда нужно. А самое главное, наступило время заветной клятвы.
Я сразу же пристал к нему с просьбой поехать по Змейке, которая серпантином заползает на Фортштадт, а он засомневался, где там могут быть пролески. Но я взахлёб рассказывал дальше, что на Фортштадте мы свернём направо, потом прокатимся
Отец ненадолго задумался, а когда согласился, я запрыгал от радости. Потом с новой силой расписывал картины, которые нам предстояло увидеть. Намекал, что по пути можно остановиться и взобраться на гору. С её вершины всё будет видно, как на ладони. И крутые склоны Фортштадта, и начинающий зеленеть лес, и поля, и станицы, и всё-всё вокруг.
Отец, уставший от моего красноречия, замахал руками и сдался:
— Ладно, ладно. Беги собирайся и маме скажи, чтобы Серёжку снарядила в поход.
Через час, к моему полному удовольствию, мы отбыли из дома.
Всю дорогу я внимательно смотрел на родной двенадцатый мир. Старался ничего не пропустить и всё запомнить. «Сегодня стану посредником», — думал я и чуть ли не пел от восторга.
Мы медленно заехали на Фортштадт, свернули направо и покатили к торчавшим на горизонте вершинам.
Когда проезжали глубокие распадки, и глазам представлялась величественная картина Кубани, я неожиданно осознал, что раньше ничего этого не замечал. Оказывается, мы ехали вверх по течению реки, и лесок, то и дело заслонявший от нас Кубань, был настоящим лесом, а не искусственной лесополосой.
— Горы, — указал я на приближавшиеся курганы.
— И что, остановимся? — спросил отец, понадеявшись, что я передумал.
— Конечно. И вскарабкаемся. Погода-то хорошая. А Сергея я сам наверх потащу.
— Ладно. Уже самому интересно. Сколько проезжал, а ни разу в голову не пришло на них взобраться.
Мы подъехали к подножию высоченного холма. Дорога уходила дальше между такими же буграми, потом сворачивала налево к небольшой станице. Мы оказались всего в паре километров от места, куда направлялись.
Выскочив из машины, я разволновался, заметался туда, сюда. Не знал, за что хвататься.
— Угомонись. С утра сам не свой, — сказал мне отец. — Вот твоя гора, и склон у неё пологий. Забирайся, а я с Сергеем позже подойду. Машину только закрою.
И я рванулся с места, но путь к вершине оказался неблизким. Выдыхался с каждой секундой бега и всё медленнее переставлял ноги. А склон продолжал уходить вверх и становился всё круче. В ушах щёлкало, сердце бешено колотилось, а на душе было и торжественно, и жутко.
Я перешёл на шаг и к вершине добирался уже пешком. Весь подъём то и дело озирался на отца и брата, и от одного взгляда на них, таких далёких и маленьких, хотелось смеяться и плакать одновременно.
Вершина была не такой, как мне представлялось внизу. И тут, и там были кочки, рытвины,
В конце концов, остановил выбор на ближайшей к Кубани вершине. «И повыше она, и вид с неё о-го-го. Выбираю для клятвы её», — решил я, а когда решил, стал на верхушку и огляделся по сторонам.
Это была действительно небольшая гора, а не курган, и находилась она на самом краю правобережья Кубани. А дальше, куда хватало глаз, расстилались просторы родного края. Леса по берегам речных рукавов. Поля, похожие на шахматные клетки то зелёного, то чёрного цвета. Станицы рассыпанные белыми кристалликами хат, словно они были сахарными.
Я осматривался вокруг, любовался, но не забывал о предстоящем деле.
Простояв на вершине достаточно чтобы отдышаться, никак не мог сосредоточиться и начать клятву. Струсил наверняка, это точно. Стоял, бессмысленно моргал и ничего не мог поделать. Мне снова нужен был пинок или знак, что я в нужном месте, что самое время поговорить с миром, но ничего не происходило.
Прислушался к чувствам – пустота. Кроме прохладного ветра, ничего не ощущалось. «Где мурашки? Отчего у меня всё наперекосяк», — ругал себя, не зная за что.
Только услышав голос отца, разговаривавшего с братом, понял, что они приближаются, и скоро времени на клятву не останется. «Когда поднимутся, уже ничего не смогу сделать», — подстегнул себя и перекрестился, как учила бабуля, потом поклонился, глубоко вздохнул и начал клятву.
— Здравствуй, мир мой родной. Дозволь принести клятву для вступления в посредники промеж двенадцати братьев-миров, — уважительно выговорил и ещё раз поклонился, после чего продолжил читать быстрым речитативом. Опасался, что не управлюсь к приходу отца.
Когда произнёс «помоги нам, милостивый Боже» и в последний раз поклонился, ничего не произошло. То есть, ничегошеньки. Никаких ощущений ни внутри, ни вокруг. Собрался почувствовать дыхание мира, а у меня даже мурашек не было, и волосы только ветер теребил.
«Не ответил… Не принял… Не ответил… Не принял…» — застучало в висках, вколачивая в голову мысль о неудаче. Если бы не отец с братишкой, так бы и стоял столбом.
— Да тут вид шикарный, — пришёл в восторг папка.
Он начал что-то рассказывать, показывал рукой туда, сюда, а я бездумно таращился и ничего не слушал. «Не ответил… Не принял…» — пульсировало внутри, и думать о чём-то другом я был не в силах.
Отец продолжал интересный только ему рассказ и улыбался, а я точь-в-точь как Серёжка ничего не соображал и не слушал. Пребывал в своих, но совсем не детских, как у брата, мыслях.
— Ну, что, пора возвращаться? — спросил папка, пробудив меня от оцепенения, и я сразу согласился.
Спускаться с горы оказалось труднее и дольше, чем подниматься. Отец осторожничал и шёл вниз медленно. Я тоже не спешил. Семенил сзади и думал, думал, думал.
Неожиданно в голове щёлкнуло, и шальная мысль вернуться на вершину и заново прочитать клятву, принялась сверлить затылок. Я крикнул отцу, что ненадолго вернусь на вершину, и побежал вверх, не дожидаясь возражений.