Начало

Нерей Александр

Ничего не помогало. Наоборот, хулиганы после каждой просьбы хлестали ещё больнее.

Начал по-другому:

— Мир мой двенадцатый, забери меня домой! Мир мой двенадцатый, забери меня домой!

Опять то же самое. Хлестали пуще прежнего, а когда замолкал, вроде не так больно.

«Да меня всего раз так пороли, и я на всю жизнь тот отцовский ремень запомнил. И обидно мне не было, потому что хотел того наказания. Вину большую чувствовал, и сам во всём признался», — неожиданно вспомнилось мне.

И вдруг отчётливо

увидел день, когда подражая соседу, что жил напротив и был на несколько лет старше, ввалился в загон для кур и начал подбрасывать вверх только-только оперившихся цыплят. Швырял их как можно выше и наблюдал за полётом. Так делал сосед, когда выходил на улицу и запускал голубей, и они сразу же раскрывали крылья и начинали кружить над его двором. А мы, мальчишки с восхищением следили за ним и его птицами.

Вот только цыплята так не сумели. Хоть и махали крылышками, всё равно, камнем бухались оземь. Но я упрямо хватал следующего и следующего, и с остервенением метал в небо.

К вечеру эти цыплята заснули вечным сном, а я, когда понял, что натворил, сознался и повинился. После того меня выпороли как следует.

— А это тебе за Борьку, — прикрикнул старший хулиган и, пока другие цепко держали меня за бока, в очередной раз хлестанул ремнём.

— Не знаю я никакого Борьку. Не знаю и никогда не видел, — начал я оправдываться, но безуспешно.

— Это за поросёнка, — сказали мне, и снова саданули ремнём.

«За какого поросёнка меня лупцуют? Неужели за того, которого поганками накормил? Он их так смаковал, выпрашивал ещё и ещё, а наутро взял да издох. Того точно бабуля так называла и за ушком чесала, когда кормила. Но у-родинцы откуда о нём узнали? Я тогда ни одной живой душе не открылся, а Борьку зарыли в тот же день в огороде.

Неужели эти измывательства за грешки, в которых не повинился? Так их так много, что всех не упомнишь. Сколько ещё меня будут мутузить? Одной поркой нипочём не рассчитаюсь».

Не стал ждать окончания кошмара. Напрягся всем телом и смог приподняться над скамейкой.

— Куда собрался? — одновременно гаркнули боковые пособники.

— На Кудыкину гору воровать помидоры! — заверещал я, потом крутнулся всем туловищем и оказался лицом к лицу со старшим хулиганом.

— Можно и так, — сказал владелец ремня и схватил меня за ноги, а его помощники вцепились в мои уши и начали их откручивать.

— Сменил огонь на полымя, — невесело пошутил я вслух, когда от приземления на лавку запекла и заныла задница, а уши зажглись жарким пламенем.

— Это тебе на будущее. Аванс от Кармалии, — многозначительно молвил главарь, и вся троица злобно засмеялась.

Следом за хулиганами захохотали прохожие учителя и лётчики. Одновременно вся улица повернулась ко мне одинаковыми лицами и злорадно оскалилась, при всём при этом каждый прохожий продолжал шагать по своим делам.

Неожиданно хватка мучителей ослабла,

и они, потеряв ко мне интерес, поплелись в кинотеатр.

Я очумело повертел головой по сторонам и вскочил с лавки. Потом зажал ладонями уши, чтобы хоть как-то остудить их горение. После чего собрался бежать в сторону дома, и уже на родной улице крепко обо всём подумать. Мир вокруг был чужим, и это я знал наверняка, а вот жил ли в нём кто-нибудь похожий на деда Пашу, было неизвестно.

Только сделал пару шагов в сторону карусели, на которой мелькали то синие спецовки, то белые халаты, невольно покосился на яркие афиши кинотеатра. Будто это были не афиши, а огромные экраны цветных телевизоров.

На одной, под словом «Сегодня» изображались часы со стрелками, показывавшими двенадцать часов, и красовалась надпись: «Это случилось в XII!» А на другой, под надписью «Скоро», был портрет красивой женщины с виноградной лозой в руках, и название фильма: «Кармалия и её традиции».

«Чушь какая-то, — думал я, шагая по Советской Армии. — Нет в моём мире таких фильмов и таких афиш. А хулиганов с ремнями подавно. Значит это взаправду чужой мир».

Глава 15. Похмелье

Проснулся от боли, резанувшей по мягкому месту и не только по нему. Будто кто-то стеганул по спине раскалённой стальной лентой.

Вскочил с кровати, как ошпаренный, кинулся к зеркалу трюмо и уставился на отражение, словно оно должно было подтвердить, что всё пригрезившееся обычный кошмар.

Но отражение глазело лицом хворого мальчишки с красными опухшими ушами. Я замотал головой и запричитал: «Нет. Только не это. Ведь ничегошеньки не было». Но мальчишка в зеркале был доказательством обратного.

Нервно приспустил трусы, повернулся задом к зеркалу, и мягкое место алыми полосками подтвердило: было.

— Ой, боженька-боженька. Ой, боженька-боженька, — заголосил я точь-в-точь как Павел, и нырнул обратно в кровать.

Лежал под одеялом, а меня трясло, как в лихорадке. Бросало то в жар, то в холод. «Заболел, — подумал, но сразу прогнал нелепую мысль. — Ага, заболел и на радостях себе задницу исполосовал».

Расстроившись окончательно, впал в уныние, а тут ещё в голове всё громче и громче чей-то противный голос начал покрикивать: «Заработало! Заработало!»

«Если это то, о чём говорил дед, когда ругались из-за Москвича, в этом нет смысла. А если есть какой-то смысл, то как он вяжется с работой посредника? Меня безжалостно наказали, и всё. А от новой работы я ждал чего угодно, только не этого. Приключений, спасения людей, благодарных взглядов, путешествий по соседним мирам, но такого и в мыслях не было.

Нужно идти к Павлу, чтобы раз и навсегда разобраться с ночными порками», — кумекал я и жалел себя.

— Й-эсть стёклы! — взвизгнул чей-то детский голос на улице.