Начинаем жить
Шрифт:
Весело запел мобильник, Валерка ждал Димыча на углу.
— Я туда и обратно, — сказал он.
— Я с тобой выйду, я же готова, — сказала Милочка.
Она подхватила сумку в коридоре и двинулась к выходу.
Дима забрал у нее сумку, они спустились вниз. У подъезда Мила получила сумку обратно и пошла к машине, а Димыч повернул на улицу и направился к перекрестку, где его дожидался Валерка.
Мужчины болтали, стоя на углу, когда мимо них на зеленый свет проехала серебристая «ауди». Милочка, сидевшая за рулем, помахала им.
— Куда это
— На дачу, — машинально отозвался Дима, смотря ей вслед.
— А ты? В Москве, что ли, остаешься? — уже совсем другим тоном спросил Валерка, явно прикидывая, не погудеть ли им где-нибудь.
— Я на электричке, — ответил Дима. — Меня в машине укачивает.
— Второй месяц беременности? — хихикнул Валерка.
— А ты пошляк! — с яростью бросил Дима, повернулся и пошел.
— Ладно, Димыч, не злись. Спасибо! Пока! Увидимся! — Валерка тоже сел в машину и уехал.
Дима остался один. «Ну, отменим свадьбу», — вспомнил он. И куда же теперь? На вокзал? На электричку? Или, что ли, домой поехать?
Глава 7
«Париж не только питание, но и немалое испытание», — вздыхал Сева, расхаживая по мастерской.
Всеволод Андреевич Лисецкий, художник-график, за две недели побывал во всех, каких только мог, парижских музеях, напитался всевозможными творческими идеями и вместе с тем не мог не огорчиться — первоклассных художников, начиная от безымянных древнеегипетских и до крупнейших с именем, современных, было море разливанное. И, окунувшись в это море, творить он хотел значительно меньше. Невольно брезжила мысль: не заняться ли садоводством и огородничеством? Выпиливанием и выжиганием?
Он поглядывал на свои акварели — игру небесных красок, — и настроение у него потихоньку улучшалось. Он уже что-то замурлыкал под нос, прикидывая, можно ли издать за собственный счет альбом «Современницы»? Влетит, конечно, в копеечку. Но ведь стоит того, стоит. Жаль, если пропадет столько выразительных женских лиц. Выразительных даже своей невыразительностью. А приметы времени? А мода? Да что там говорить? Чего доказывать?
Старушки его в Париже понравились. Еще бы! Фактура-то какая!
Старушек он прикопил немало, в основном деревенских, а точнее — посадских. Теперь пришло время за молодушками поохотиться.
Сева плотоядно рассмеялся. Придется походить на дискотеки, помотаться по ночным клубам. По издательствам побродить. По разным фирмам. В метро поездить.
И городских старушек тоже нужно будет пособирать. Помолодели эти старушки, подтянулись — все в брюках, курточках, на стриженой голове беретик. Со спины девочка, с лица бабушка. Молодцы, девчонки! Все молодцы! Вот так и надо будет их сделать — сначала со спины, потом с лица — и контраст, и забавно.
Сева любил саму материю жизни, и ему становилось жалко, что она расточается и пропадает, не оставляя по себе памяти. А какая главная материя жизни? Люди. А какие главные люди? Женщины. Сева любил женщин. Он давно определил,
Сева взглянул на часы. Скоро придет его главная на сегодняшний день женщина. Сегодня у него мастер-класс с обнаженной натурой. Как он любил женское тело! Игру света и тени, мягкие линии. Любил и умел писать. И умел передать свою любовь ученикам. Класс у него через полчаса. Вот-вот придет главная героиня. Красавица. Венера. И ей и ему нужно приготовиться, подобрать освещение, выбрать позу. Натурщица неопытная, работа тяжелая, нужно, чтобы выдержала, не переутомилась. Сеансов-то впереди много. Чтобы сразу охоту не отбить.
— Вадик! — окликнул Сева своего бывшего ученика, а теперь коллегу, которому из-за тяжелых времен уступил половину мастерской, — иди посоветуемся, какой шторой свет затенить. — У меня сегодня для желторотиков натура.
Они стали вместе пробовать разные ткани, затеняя солнце, решая, какие тени будут выразительнее. И не успели еще остановиться на окончательном варианте, как раздался звонок, и в мастерскую вошла Вера.
— Молодец, — похвалил Сева. — Минута в минуту. Сейчас освещение подберем и начнем работать.
Он окинул ее пристальным, оценивающим взглядом.
— Постриглась. Хорошо. Шея видна. Ключицы. Может, ее спиной поставить? Спина тоже очень выразительная. И рисовать будет проще. Как ты думаешь?
Верин недоумевающий взгляд встретился с отстраненно-внимательным Вадика.
— Чувствуешь? Венера. Присмотрись, та же стать. Слушайте, а вы же знакомы, — продолжал Сева. — Вера тогда в Посаде хозяйничала, помнишь? Нас поила-кормила. А это Вадим Вешников. Ты могла его и не запомнить.
Как это могла не запомнить? Вера очень хорошо запомнила Вадима Вешникова, в напоминании не нуждалась, но вида не подала.
А вот в темных глазах Вадика мелькнуло удивление — он помнил совсем другую Веру, мягкую, плавную, с выбивающимися золотистыми прядями из небрежно заколотых волос, живописную, а не скульптурную. Такой — м-м — спортивной — она не была. Но Всеволод Андреевич прав — Венера. И он смотрел на нее и смотрел.
— Что, не узнаете? — осведомилась Вера.
— Узнаю постепенно, — ответил Вадик. — И долго буду узнавать. Так тоже очень хорошо, только неожиданно.
— Повезло моим желторотикам. Целый год уговаривал, наконец уговорил. — Сева довольно потер руки, предвкушая художественное пиршество. — Ну, где еще такую возьмешь?