Начиналась жизнь
Шрифт:
Еще очень рано. Мы шагаем по мокрой траве, и холодная роса щекочет наши босые ноги. Колония находится в бывшем монастыре. Высокая колокольня, с красным знаменем на верхушке, полощет в пруду свою тень.
11. КОМАНДИРЫ
Недавно между нашим завом и Сенькой произошла такая беседа:
— Сенька, скажи правду, не хочется тебе больше на вокзал?
— А если хочется?
— Иди.
— А если я не хочу?
— Тогда будь таким, как все ребята.
—
— Ну, брось свои штуки.
— А если я не хочу бросить?
— Тогда мы заговорим с тобой иначе.
— Ну, а если ты заговоришь иначе, что тогда? (Мы все с завом на ты. Он сам хочет, чтобы мы себя чувствовали с ним как равные.)
— Я вовсе с тобой перестану говорить.
— А тогда что?
— Увидишь!
— А что я увижу?
Сенька расставил ноги и ехидно улыбнулся.
— Мы тебе такое покажем, что тебе вряд ли понравится.
— Например?
— Стоит ли с тобой говорить, если ты не хочешь расстаться со своими уркаганскими привычками.
Сенька не выдержал:
— Если так, то наплевать мне на тебя с высокой колокольни.
— Грубиян! С кем ты разговариваешь?
— С тобой.
Тут уже зав вспылил и сказал:
— Завтра мы обсудим твое поведение на совете командиров.
— Подумаешь, как испугал, аж в жар бросило!
— Погоди, станет еще жарко! Будет тебе баня!
Сенька стоит и смотрит на небо. И что он смотрит туда, какое небу дело до него? У неба свои заботы. Небо смотрит так, будто говорит: моя хата с краю, ничего не знаю. Назвался груздем, полезай в кузов!
Но Сенька все же упорно смотрит вверх.
Наш зав очень спокойный человек. Такая у него натура. Однако Сенькино поведение даже и его вывело из себя. Он повернулся к Сеньке спиной и ушел. Тогда Сенька бросился за ним:
— Если ты только скажешь про меня командирам, то…
Сенька не так боится зава, как командиров. Боится! Он им всем может кровь из носа пустить, но ему, Сеньке Горобцу, стыдно оправдываться перед своими же ребятами. Ему гораздо легче было бы подчиниться милиционерам, чем командирам. В совете десять командиров: пять мальчиков и пять девочек. И ты, Горобец, рассказывай им с самого начала, как ты в первый раз подошел к этой девочке, что ты ей сказал, что она тебе ответила, почему ты вдруг схватил ее за плечи, за что она тебе плюнула в лицо, за что ты ее выругал… И почему она пожаловалась заву…
А они сидят себе — эти командиры — допрашивают тебя, впиваются в тебя глазами; потом делают «выводы» и угрожают, что выбросят тебя из колонии…
Зав вскипел, на его лбу вздулись жилы. Он схватил Сеньку за локоть.
— Ты с кем так разговариваешь?
У зава было такое лицо, что Сенька покраснел как кумач, потом побледнел и сразу изменил тон:
— Я прошу тебя, товарищ зав, пусть это будет между нами. Никогда я больше так не сделаю.
Зав действительно ничего не рассказал командирам. Иного я от него и не ждал. Да. Однако этим дело не кончилось. Сенька к лучшему не
Неподалеку от нашего монастыря есть большое болото. Все должны переходить через него, другого пути тут нет. Крестьяне говорят, что оно стоит давным-давно, еще со времен Николая. Они считают его божьим наказанием. Попросили они зава прислать ребят очистить болото. Зав согласился и предложил однажды командирам:
— Давайте, ребята, очистим болото и устроим пруд для купанья.
Слово «купанье» привело нас в восторг.
Ни в одном из ближайших сел не было даже маленького прудика, если не считать узенькой сажалки, которую пара лошадей могла бы выпить в один прием.
Командиры ответили:
— Это нам раз плюнуть! Мы все возьмемся за работу, и от болота не останется и следа.
Мигом собрали лопаты и тачки у крестьян и двинулись к болоту.
Перед уходом зав сказал нам, что мы идем на фронт, потому что болото — наш враг. И мы должны его взять приступом, как вражескую крепость.
Тут Сенька снова выкинул штуку.
— Все что угодно, только не это, — заявил он.
На каждую работу у нас выделяется командир, даже я был уже командиром, когда мы чистили крестьянские клуни. Все это выдумки зава, он всегда повторяет, что наша колония — фронт. А на фронте должны быть командиры.
Командир по очистке болота говорит:
— Горобец, бери тачку, твой черед.
— Слушаюсь, только уж грязь пускай другие тащат.
Командир молчит. Так у нас водится, что в таких случаях командир должен молчать. Он вынимает карандаш и записывает у себя:
«Горобец отказался работать. Командир такой-то».
Молчание командира взбесило Сеньку.
— Эй ты, полковник болотный! Не хочешь ли со мной сразиться?
— Почему и нет!
— Слабо, братишка!
Сенька по своему обычаю расставляет ноги, закладывает руки в карманы и готов броситься на противника…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Прошло уже три месяца, а Сенька все еще продолжает свои фокусы. Горобец забыл, что тут не Клочковская, два.
— Лямза, — сказал он однажды, — я скоро сбегу из-за этих командиров. Понимаешь, не могу вынести, когда свои ребята толкуют мне о дисциплине. Мне было бы в двадцать раз легче, если бы это говорил зав. Везде заведено, что заву нужно подчиняться. А на остальных можно плевать. А тут все наоборот: зав отдал всю власть командирам, а они помыкают нами как хотят.
— Сенька, — говорю я, — ты мой лучший друг, правда? Но ты слишком горяч. Так нельзя.
— Долгонос! И ты уже заговорил по-ихнему?
— Ну, а если и по-ихнему?
— Честь имею доложить, — Сенька насмешливо вытянулся передо мной в струнку, — товарищ навозный командир (он так дразнит меня с тех пор, как я был командиром по очистке крестьянских клунь), что я на вас…
И толкнул меня так, что я полетел. Тут же сам меня поднял и говорит:
— Долгонос! Нюня! Береги нос, иначе плохо будет!