Начиналась жизнь
Шрифт:
«Рабочий получает 43 рубля в неделю, сколько он заработает в семь недель?» Ну, откуда же мне знать? Пророк я, что ли?
Или вот.
Заведующий нам рассказывал о Стеньке Разине; по его словам, Стенька был герой. А я знаю о Стеньке вот что. Катался он как-то с персидской красавицей по реке Волге. Вдруг ни с того ни с сего рассердился, схватил ее за талию и швырнул в воду. Я даже знаю песенку про это.
Зав говорит, что песня песней, а на самом деле Стенька боролся за свободу крестьян и был великий бунтарь (так он и сказал: бунтарь!). За это его и
Горобец говорит:
— Лямза, верь ему! Песня — это кабак. Если зав говорит, то он знает, иначе он не был бы завом.
14. ЗАВ УСМЕХАЕТСЯ
Вчера утром выпал первый снег. Я выбежал во двор и начал ловить падающие снежинки. В этот же день к Горобцу постучался шестнадцатый год.
Вместе с первым снегом он вбежал в спальню и бросился прямо к кровати Горобца.
— Сенька, я тут!
На рассвете Сенька о чем-то говорил сам с собой, может быть, он чувствовал, что стучится к нему шестнадцатый год. Мне тоже вчера минуло пятнадцать лет. Откуда я это знаю? Помню, мать рассказывала, что на другой день после моего рождения выпал первый снег. Отсюда я и веду счет моим годам.
Осенью мы возили в соседнее село бревна для строящейся там школы. Постройку приостановили до весны, и теперь мы учимся вместе с крестьянскими мальчишками и катаемся с гор на собственных штанах.
Последнее время наш зав как-то странно ведет себя. При встрече со мной он ни слова не говоря весело усмехается. Чему бы? Не нарадуется на нас, что ли? Но я, кажется догадался, в чем дело. Учителя неспроста учили нас арифметике и рассказывали нам про землю: они готовили нас в фабзавуч. А на днях нас, кажется, повезут в город.
Вчера учитель разбудил нас (меня, Горобца, Мурдика и еще нескольких ребят) очень рано.
— Ребята, довольно дрыхнуть! Едем на станцию.
Мы мигом оделись и отправились на станцию.
Сидя в вагоне, я все время смотрел в окно. Навстречу нам неслись покрытые снегом горы, дома, трава завивалась, точно локоны девушки. Учительницы нашей колонии советовали присматриваться к природе, в ней много красоты, говорили они. Я сижу в вагоне и смотрю в окно на маленькие домики и горы, которые кланяются мне.
Я очень доволен, но чем — не знаю сам. Такую радость можно передать не словами, а как-то иначе… Так я думаю. Да.
Зав смотрит на нас и смеется.
— Ребята! Вот мы и в городе.
Мы все выходим из вагона и направляемся по городу к металлозаводу. Город снова соблазняет меня разными чудесами, выставленными в витринах. Но теперь они меня не волнуют. Несколько лет назад я бы не вытерпел, чтобы чего-нибудь не стянуть, но теперь мне это неинтересно. Я сыт, у меня есть дом, меня обучают ремеслу, чего же мне еще? Уже не впервые я вижу город, но никогда он мне так не нравился, как сегодня.
Сколько новых домов в городе! Мы заходим в заводскую контору. И зав говорит с радостной улыбкой:
— Вот они, мои пятеро сыновей, о которых я с вами говорил.
Их заведующий (не знаю, может быть, он тут иначе называется)
— Да что вы? Можете вполне на них положиться.
Это, очевидно, имеют в виду нас. Был бы я на месте зава, я бы плюнул ему в физиономию за такие вопросы. Тот, как видно, думает, что мы и тут собираемся лямзить.
А Сеньки вдруг не стало. Он уже во дворе. Держит в руках кусок проволоки, осматривая по-хозяйски завод.
Я тоже выбежал.
— Горобец, — говорю я. — Как тебе нравится?
— Ты видишь этот подъемный кран?
— Ну, и что же?
— Я бы не отказался прокатиться немного с машинистом туда и обратно.
Когда мы возвращались в колонию, у Сеньки вырвалось:
— Товарищ зав, мы будем работать на шармака или за деньги?
— Ясное дело, за деньги, — ответил зав.
Завтра утром мы уже приступаем к работе. С завтрашнего дня мы должны стать совсем, совсем иными людьми.
Так я думаю. Да!
15. ФЗШ
Поймал! Наконец-то я поймал «смекалку». Мастер говорит, что как только поймаешь смекалку, все становится ясным, всплывает, как масло на воде. Мастер говорит, что если ты пилишь плитку, то должен выбросить всякие глупости из головы и думать только об этом. На все свое время.
Обработка плитки напильником была первой нашей работой.
Как только мы вошли в токарный цех, мастер дал нам по куску ржавого железа, наметил на нем мелом квадратики, вставил в тиски и сказал:
— Пили!
— Железо должно стать четырехугольным и приобрести блеск, — так говорит мастер. — Оно должно так блестеть, чтобы в него можно было смотреться, как в зеркало. Иначе, — говорит он, — ты такой слесарь, как я акушерка. Понятно?
Горобец вначале выходил из себя. Из-за плиток он даже собирался бросить работу. Не хочет он пилить, да и только. Лучше бы, говорил он, заставили его камни таскать. Невмоготу ему на одном месте стоять. Этот ржавый кусок железа подчиняет себе, а Сенька не хочет подчиняться. Однако мастер обрезал Сеньку так, что у того в глазах потемнело. Если он не хочет учиться работать, то пусть идет помощником к гицелю [5] , а на заводе он должен стать слесарем.
5
Собаколов.
Когда я в первый раз попал в цех, меня охватил страх: шкивы, точно змеи, ползли вдоль потолка, гул трансмиссий ошеломил меня. Можно оглохнуть от этого шума! Белые тонкие стружки летят от токарных станков, и эти горячие стружки со странным жужжаньем носятся вокруг тебя.
Стою рядом с Сенькой подле тисков и пилю.
— Горобец! — кричу я. — Эв-ва!
Но Сенька не слышит, он занят. По-видимому, мой восторг его нимало не трогает.
Мастер, очевидно, нами недоволен. Он говорит: