Над бездной
Шрифт:
— Начнет баба языком молоть, так усталости на это нет!.. видно, язык-то не жернов!.. ступай наверх; я спать хочу.
— Не упрекай, дед!.. я и жерновом мелю почти каждый день, вместо старой Эвнои.
Глава XII
Ундина лазурного грота
Спальня Люциллы, находившаяся на втором этаже, была причудливо отделана вся диким камнем, выкрашенным в светло-голубой цвет. Огромные глыбы, поднимаясь от пола к потолку, образовали разнообразные гроты, арки и колонны; весь потолок был покрыт также дикими камнями, и настоящими, и искусно сделанными из глины, выкрашенными, подобно
Это было подобие волшебного, лазурного грота на острове Капри, близ Неаполя, уже и тогда известного своей красотой.
Капризная дочь Семпрония, проезжая с отцом из Рима на виллу Сервилия, посетила этот грот и непременно захотела обладать если не им, то подобием его.
Любивший до обожания свое единственное детище, богач устроил ей лазурный грот в доме своего друга, не взирая на слабый протест последнего, который, впрочем, не очень противился этому, потому что сам, поэт и идеалист в душе, любил все необыкновенное. Он влюбился и в Люциллу в первые дни ее пребывания у него, но после не только скоро охладел к капризной, избалованной красавице, но стал даже искренно презирать ее и желать выжить из своего дома каким бы ни было способом.
Старый холостяк привык тихо жить в своей деревеньке; привык видеть всеобщее спокойствие в своем доме, благосостояние невольников, строгое распределение времени труда, покоя и удовольствий.
Люцилла перевернула, так сказать, всю его жизнь кверху дном; она сбивала с толку своими причудами его слуг, нарушала их покой и днем и ночью, вставала, ложилась, обедала и ужинала, когда хотела, играла на лире и пела по ночам или бегала по саду со своими десятью невольницами, молодыми и прекрасными, одетыми в богатые платья; это последнее обстоятельство особенно не нравилось Сервилию, потому что и его рабыни стали желать для себя нарядов лучших, нежели их чистые, но простые одежды домашнего тканья.
Рабыни спали на мягких постелях под занавесками в просторной комнате, находившейся рядом со спальней Люциллы.
Поэтическое великолепие спальни нравилось молодой галлиянке, но не увлекало ее до восторга, потому что, несмотря на свою юность и провинциальную наивность, Катуальда уже очень хорошо знала цену всего этого, — знала, что все это очень дорого, красиво, эффектно, но в то же время глупо, пусто и непрактично, — весьма похоже, как ей думалось, на душу и ум очаровательной живой богини, обладательницы этого великолепия.
Душа Люциллы была таинственной загадкой даже и для образованных людей; как же могла ее понять и оценить молодая невольница, никого и ничего не видевшая и не знавшая в мире, кроме своего околотка и тамошних жителей?
Аминандр, изредка навещавший свою жену, всегда смеялся над причудами Люциллы, а он был кумиром Катуальды. Что он скажет, то было свято для нее.
Катуальда считала Люциллу ветреницей, беспорядочной особой, ненавистницей всего, что идет в разрез направлению ее убеждений, а каковы эти убеждения, — это была полная тайна, terra incognita, для Катуальды, не хотевшей ни разу и заглянуть в этот уголок мира особы, помогать которой согласилась единственно для приобретения суммы, нужной для своего выкупа из тяжкого рабства.
К одной из стен спальни было пристроено нечто, похожее на золоченую беседку, отделанную
Там, на золоченой кровати, покрытой тончайшим бельем с вышивками, лежала красавица.
В эти два года красота Люциллы достигла своего зенита. В ее наружности было все, что только может очаровать смертного. Это был редкий феномен красоты в Риме, где никогда не было недостатка в красавицах. У нее были жгучие, лучистые, черные глаза и густые, длинные, белокурые волосы золотистого цвета.
Ее лицо выражало цветущее здоровье, довольство и счастье любви, о которой она мечтала, достигнув своей цели, потому что Фламиний, как ей казалось, любил ее и готов был бросить для нее все на свете.
Она блаженствовала.
Раскинувшись на подушках, Люцилла, одетая в прозрачное ночное платье, беспечно обмахивалась и играла веером из белых страусовых перьев с резною ручкой.
На углу кровати висела золотая лира, привязанная на широкой розовой ленте.
Круглый столик с ножками из черного индийского дерева с бронзой и доской из черного тенарского мрамора с мозаическим букетом роз был полон всем, что мог требовать прихотливый вкус капризной девушки; на нем было вино, вода, молоко, лимонный сок, разные пирожки и конфеты, кусок жареной дичи, крупные крустумские груши, виноград, яблоки, духи, помада из бальзамина и нарда, розовое масло, гребенка, зеркало.
По комнате плыло густое облако белого дыма от благовоний, поднимавшееся с трех бронзовых курильниц.
Такая атмосфера, несмотря на привычку, всегда ошеломляла Катуальду при ее появлениях, она никак не могла понять, что можно наслаждаться таким дымом.
Маленькая лампа, поставленная в голубой стеклянный тазик, слабо освещала внутренность алькова.
Катуальда распахнула занавес и остановилась пред постелью.
— От него? — тихо спросила Люцилла, улыбнувшись.
— Да.
— Иди сюда, садись и рассказывай!.. отчего он целую неделю не мог со мною видеться? Это вечность для меня!.. тоска!
— С голоду язык не повернется, — возразила Катуальда.
— Ешь, сколько хочешь; я не скряга, как твой филин.
Катуальда громко расхохоталась, схватила лучший кусок дичи, прыгнула на кровать и стала есть, беззаботно разлегшись поперек постели у ног Люциллы.
— Как ты смешно, быстро жуешь! — воскликнула Люцилла и бросила с небрежностью кисть винограда, которую Катуальда схватила налету, швырнув обглоданные кости за кровать, на дорогой ковер, которым был устлан весь пол.
— Ты видела его? — спросила Люцилла с нетерпением.
— Вчера.
— Рассказывай!
— Он долго не придет.
— Почему?
— Какие-то дела мешают… он не будет со мною откровенничать… сказал, что уедет в Рим на две недели.
— Зачем?
— Ничего не знаю.
— А Мелхола?
— Я ее не видела.
— С тех пор, как отвратительный Лентул застал нас, я боюсь ходить к ручью… Аминандр постоянно пугает меня корсарами, а ты…
— Я не знаю, госпожа, корсаров ли я видела… я видела недавно лодку большого калибра, нагруженную тюками и бочками; она, под вечер, когда уже стемнело, пристала к утесу Носорога: из нее вышли вооруженные люди и понесли привезенный груз на себе в дом Мелхолы. Через день после этого пропала Хризида.